спину мурашки.

— Не знаю, милая, — сказала я. — Если честно, скорее всего да. Но может быть и такое, что ты видишь просто больше, чем другие. Тут никогда не угадаешь.

Любве обняла свои колени.

— Давай так, — сказала она, — если я сумасшедшая, то всё в порядке. А если нет, то значит, ты и правда ангел. Защити тогда меня, пожалуйста. Хорошо?

— Хорошо, — ответила я тихо, а после подошла и провела ладонью по её голове. — Если я ангел, то, когда этот убийца снова появится, позови меня, и я приду тебя защитить.

— Позову. А как тебя-ангела зовут? Должна же я знать, чтобы точно позвать!

Я моргнула.

Как меня зовут?.. Почему я так растерялась от этого вопроса? Совсем уже в маразм впала. Надо срочно сказать, это ведь важно!

— Атиен, — ответила я. — Позови ангела Атиен, и я приду.

Она улыбнулась и сказала:

— Спасибо.

И тогда у меня на языке почему-то стало горько, как от ненавидимого в детстве лекарства.

Дурацкая ситуация. Пора заканчивать с этой уборкой… Я развернулась, чтобы уйти прочь.

— И кстати, — догнал меня голос Любве, — впусти голубя. С веткой или нет, но зачем-то же он прилетает к тебе? Нельзя же ни разу ему не открыть!

А, голубь… Вечно забываю про эту дурацкую птицу.

Кстати, почему забываю? Почему я забыла своё имя?..

Что вообще здесь происходит?!

Ладно.

Ладно.

Что мне на самом деле нужно, так это не забывать.

Влетев в каморку, которую принято считать моим вроде-как-кабинетом, я записала на доске: “Надо впустить голубя”

Надпись исчезла.

О, дерьмо.

Кажется, я просто сплю. Или схожу с ума.

Но всё же…

“Меня зовут Атиен”

Доска задымилась.

Буквы засияли, полыхая, вгрызаясь в белую поверхность, и я вдруг поняла, что не знаю языка, на котором сделана надпись. Не знаю — но знаю.

Просто отлично. Я всё же сошла с ума…

В окно постучали.

Я повернулась и увидела его, того самого голубя.

Он смотрел на меня так, что заболело сердце: нахохлившийся, усталый, с опалёнными крыльями, явно очень голодный…

Я впустила его — и в тот момент, когда он, радостно курлыча, сел мне на плечо, всё вспомнила.

*

То есть, на самом деле, не всё.

Прошлые жизни, ради которых всё закрутилось, пока что не вспомнились. С другой стороны, я знала совершенно точно, что стала ближе: если раньше воспоминания казались далёким миражом, то теперь они уже стояли за приоткрытой дверью, шумели на границе сознания — шёпотом, грохотом волн, силой забытых ветров и чувств. Кажется, нас разделяет хрупкое стекло, прикоснись и рухнет… Но слава Мастеру, я уже была не тем глупым созданием, которое вполуха слушало объяснения Пророка на кухне. Потому не стала форсировать события, более того, одним жёстким волевым усилием оборвала этот потусторонний шум: ещё рано.

То, что придёт, должно прийти само.

Мысли, как и ощущение голубиных перьев под пальцами, сделали кульбит, вернув к воспоминаниям.

Пророк… Шаакси… Я слегка поморщилась, вспомнив. Как стыдно теперь за всё, что им наговорила! Они ведь буквально пытались поставить мне мозги на место, а я не слышала ничего, кроме того, что хотела слышать! Как бы я хотела вернуться к этим разговорам здесь, сейчас… Но это, наверное, тоже часть взросления. Подозреваю, что настоящие проблемы у тех, кто считает, что кругом, во всём и всегда был прав…

Я осторожно погладила голубя, призывая целительную силу. Сомневалась, что получится, но на удивление всё оказалось в разы легче, чем раньше было. Как будто у меня изменился ранг и стало намного больше сил. Хотя это, конечно, невозможно. Ангелов ведь не повышают за падение, верно?

С другой стороны, пора уже признать: нихрена я всё это время не знала об ангелах. Так, притворялась оным, натягивая парадные обличья, и охотилась на каких-то демонологических отщепенцев. Что, конечно, тоже дело, которым кто-то должен заниматься… Но желательно при этом хоть что-то знать о мире, в котором живёшь! Точнее, о мирах. Но прав был Шакс: то, что рассказывают юным ангелам — это не то что не вся правда о нашей работе, но даже не сотая часть её…

Я почувствовала его приближение и напряглась. Крылья материализовались сами собой, разметав в стороны письменные принадлежности. Кажется, или они стали больше? Впрочем, это сейчас тоже не актуально.

Он вошёл.

Раньше, пожалуй, я бы бросилась на него сразу.

Раньше, как упоминалось, я была той ещё дурой.

— Поздравляю, коллега, — сказал он чуть насмешливо.

— Благодарю, падре, — ответила я в тон.

Несколько мгновений мы рассматривали друг друга, пытаясь определиться, как себя теперь вести. Потом он тоже распахнул крылья — широченные, всё ещё прекрасные не лишённые небесной силы, несмотря на припорошивший их пепел.

Вот уж, как говорится, вместо тысячи слов. Теперь-то мне точно не надо объяснять, чего стоит сохранить такие крылья — здесь.

— Если ты не собираешься на меня нападать, предлагаю выпить кофе на крыше. И поговорить, как положено нормальным цивилизованным нам.

Я помедлила.

С точки зрения внушаемой мне всю жизнь логики получалось, что прямо сейчас надо воспротивиться искушению и гордо отказаться.

Но с точки зрения новой логики получалось: дурой буду, если откажусь.

Последнюю мысль я и озвучила.

— Вот и хорошо, — усмехнулся он. — Значит, полетели.

*

На высоте стало понятно, почему всё это время здесь меня заставляли так спешить, не останавливаясь и не оглядываясь: таким образом, поглощая время и внимание жертвы, ловушка защищает сама себя. Всё же, если присматриваться к этому миру неспешно и внимательно, становится понятно, что никакая это не реальность. Фрагменты вроде-бы-нормального тут смешиваются с движущимися не так тенями, тусклым, будто скрытым за стеклом небом (хотя почему будто, отражение же!) и прочими такими несоответствиями, словно всё вокруг — просто декорация. Интересно, не сюда ли выбрасывает сознание некоторых людей, страдающих диссоциативными расстройствами? Это многое бы объяснило.

Впрочем, как там сказал Шакс?

— Четвёртое отражение, — пробормотала я. — Он же зазеркалье, он же пограничье, он же — грань снов и безумия…

— О да! — обрадовался падре. — Именно так. Рад, что ты помнишь. Честно говоря, я уже начал бояться, что вред слишком серьёзен, и ты не очнёшься. Это было бы обидно.

— Так уж обидно? Не переигрывайте, падре, право.

Он усмехнулся.

— Слабо верится, да? Но ты — первая за много лет, кто