Шрифт:
Закладка:
Я люблю город, потому что он прекрасен, и ненавижу, потому что он уродлив. Кажется, кто-то из моих знакомых говорил что-то подобное про человеческие города… Но не вспомнить, кто и когда.
Наверное, приснилось. Мне от природы дано излишне богатое воображение.
Этот город пожирает время. Мне казалось, что я не опаздываю, но вот взгляд на часы — и вдруг выяснилось, что времени снова нет. От настойчивых голубей пришлось отмахнуться. С чего это они, интересно, стали такие наглые? Неужели их никто не кормит? Вот уж сомневаюсь… Городские паразиты они и есть городские паразиты. И красивые, и милые, и грязные, и мерзкие — прямо как город.
Так или иначе, у меня не было времени кормить голубей: впереди семь минут на поезде, мимо моста под мостом, и даже не знаю кому ведомо, почему я так люблю на это смотреть… Интересно, кстати, что за эмоциональная сцена разразилась вон там: двое мужчин в деловых костюмах, один прижал другого к опоре моста… Почему лицо этого другого кажется мне таким знакомым? Может, кто-то из бывших пациентов? Я заморгала, прикидывая, не нужно ли вызвать полицию, и увидела, что там никого нет.
Ага, старые добрые глюки. Что-то они особенно забористые нынче! Но это не важно. Как с этим бороться, я уяснила ещё в детстве: притворяйся нормальной изо всех сил, пока сама в это более-менее не поверишь.
Или так, или галоперидол. Ну, или другие, скажем, вещества.
Когда выбор стоит так, я предпочту вечное притворство.
*
Я работаю в заведении, которое мне лично сложно как-то правильно назвать. Мы ночлежка, приют и бесплатная больница по-совместительству. Иногда вообще кризисный центр.
Разумеется, ничто из этого не входит в наши официальные обязанности. Так-то мы просто “Приют помощи имени Ангела Утренней Зари”.
Да, наш падре любит своеобразные шутки.
Хорошо, что так мало религиозных людей хоть раз в своей жизни читали Книгу Книг дальше пролога. Точнее, само по себе это грустно, но для нас к лучшему, пожалуй. А то мы могли бы и проблемы поиметь. Но пока обходится, благо большинству наших клиентов всё равно, как мы называемся, лишь бы были.
Правда про нашего падре в том, что он прошёл через сцену, тюрьму, секту, наркотическую зависимость и ещё ряд фестивалей. Выбравшись из всего этого дерьма, да ещё и на удивление вменяемым, он пришёл к выводу, что вполне готов стать святым человеком.
Пожалуй, я могу оценить этот подход.
Некоторое время он, насколько я знаю, вполне успешно работал в каком-то приходе. И вроде бы даже заслужил глубокие симпатии паствы, в один голос окрестившей его “человеком подлинно святым” — сказалось то ли сценическое прошлое, то ли обаяние, то ли готовность всех оптом простить за то, кто они есть, обусловленное собственным непростым жизненным багажом. Последнее качество, пожалуй, меня всегда восхищало. Мне его порой объективно не хватало…
Впрочем, по определению самого падре, всё то время он занимался имитацией и страдал х***ёй.
И кто бы стал в таком вопросе спорить со святым человеком?
К счастью или сожалению, наш падре не из тех, кто сидит сложа руки. И когда он понял, что работа не соответствует ожиданиям, тут же попытался всё изменить. То бишь нашёл среди знакомых из прошлой жизни очередного умника, желающего превратить благотворительность в выгоду, и предложил ему сотрудничество.
Так возник наш центр.
Наши гости-пациенты все, как один, люди по общественным меркам падшие — или, как минимум, те, кого принято считать таковыми. У них часто всё не то что “не в порядке” с документами — зачастую этих самых документов вообще нет. Как и страховок. Как и денег. Как и представлений о личной гигиене, культуре общения и прочем.
Впрочем, попадаются разные. Вопреки убеждению, что хороших людей никогда не вымывает на обочину жизни, правда выглядит несколько иначе, и я постоянно вижу эту правду своими собственными глазами: по тем или иным причинам, изгоем общества может оказаться любой. В любой момент времени. Как бы ни хотелось почтенным столпам общества верить в обратное.
Мы расположены в таких дебрях, куда не забредают ни туристы, ни благонадёжные горожане. Стены нашего центра изрисованы графити, а над служебным входом какой-то излишне проницательный идиот написал “Оставь надежду всяк, сюда входящий”.
Не удивлюсь, если это был падре, — фирменный стиль узнаваем.
Хотя, если честно, местами это вообще не то чтобы шутка: персонал у нас меняется очень быстро.
И ещё быстрее происходит…
— Я не понимаю, — сказала Эли, которая пришла сюда работать месяц назад, горя волонтёрским энтузиазмом, — почему мы должны помогать таким, как она? Я понимаю, когда человеку действительно нужна помощь. Но эта… она могла бы работать, если бы хотела! А вместо этого она нажирается, как скотина, и снова тут всё заблюёт. А мне, между прочим, мыть! И сколько я ей предлагала лечение, и поддержку, сколько объясняла всё по поводу вреда алкоголизма — как об стенку горох!
Я сидела, стараясь не вслушиваться, и молча прикидывая, что давно не видела Марту-лестницу. Ну девушку, что постоянно падает с лестницы. И с чердака.
Она ломает руки, и рёбра, и на лице её появляются синяки… “Может, мне стоит вызвать кого надо? Я спрячу вас. И помогу. Только скажите!” “Нет, тогда меня депортируют. Кто виноват, что я такая неловкая, да?”.
Уговорить её пока не удалось.
Я думала о ней. И надеялась увидеть её ещё раз.
Хотя и знала, что увижу. Но по крайней мере, если она придёт ещё раз, это будет значить, что “лестница” не забил её до смерти.
Хэппи-энд по меркам нашего богоугодного заведения.
— Это ещё ничего, — говорил Пол, парень верующий и очень увлечённый нашим делом, — меня больше всего бесят эти понаехавшие. Ну чего вы тут сидите, а потом приходите, ещё и на жалость давите — наниматель не заплатил? Работать надо официально, чтобы платили! Не нарушай правил, и будет тебе счастье. Почему до людей не доходит такая простая истина?
— Понятно, что многие из них виноваты в своих проблемах, — отмахнулась Бекка. — Помните этого, который Редди? Профессор философии был! И что? Спятил окончательно, ушёл от мира, выбрал жизнь бомжа, сжёг собственные документы… По-хорошему, по нему психушка плачет. Даже не знаю, почему его не упекли туда, если честно.
— Хотели, — буркнул Пол. — Вроде бы его родня ищет, чтобы признать недееспособным и это всё. Но ты знаешь политику
