Поневоле приходит в голову, что всем этим духам, и тем, что постарше, и тем, что поновей, не говоря уже о совсем древних, пора бы наконец отказаться от дедушки: ведь вот он как отвечает на их старания и хлопоты. Горе с такими дедушками! Но об этом можно спорить всю ночь, хотя бы и ту самую, которую дедушка, как обычно после таких душевных треволнений, проспит сном праведника. Так что же тут прикажете делать?[31]

Итак, в третий раз Бризен. На этот раз с обязательной явкой дедушки. Ничего он не жалел для Глинского, для этой ненасытной утробы. А толку что!

Итак, дедушку огорчают брошенные на ветер деньги. Раз уж мне все равно ехать в Бризен. Черт меня под руку толкал, дуралей несчастный!

И все же разбирательство удалось на славу.

С Небенцалем мы уже знакомы. Он открывает заседание и вникает в дело:

1) Левин выступает как истец.

2) Мой дедушка как ответчик.

Оба сидят в трех метрах друг от друга, каждый на деревянной скамье, выкрашенной в коричневую краску. Небенцаль восседает на своем возвышении напротив. Да и все помещение окрашено в коричневый цвет, вернее, вся мебель и деревянная обшивка — столы, помост, шкафы и скамьи, а также оконные рамы и подоконники (четыре), двери (две — одна в боковой стене, другая за судейским столом). Коричневый тон — самый темный, чтобы не показывал мушиных следов, и краску ежегодно обновляют, ибо скамьи вытираются от жестких ягодиц, а шкафы — от жестких рук. Да и стены чуть ли не до половины коричневые.

На скамье позади дедушки сидят проповедник Феллер и брат Рохоль. На скамье позади Левина — Мари, тетушка Хузе и наш приятель Хабеданк. На следующей скамье примостился живодер Фрезе. Он часто встает и садится то по одну, то по другую сторону прохода. Небенцаль призывает его к порядку.

Хоть убей, ничего не понять!

Итак, Небенцаль уткнулся в свою бумагу. Он говорит: «Иск». Он говорит: «Водяная мельница». Он говорит: «Левин». И наконец, говорит: «Ответчик».

Он глядит на моего дедушку, а тот изобразил на своем лице самые приятные чувства: почтительность, добродушие, достоинство. Чернота в его глазах прикрыта мутно-голубой, молочной пленкой. Часовая цепочка выпущена по животу, и, так как дедушка сидит, она немного стягивает пузо.

Допрос свидетелей.

И сразу же выясняется, что здесь нет ни одного свидетеля, который бы удовлетворил судью Небенцаля: такого, который бы все видел и сам стоял при том, как шлюз или, если хотите, плотина была открыта.

— Никто не открывал, сама прорвалась, всегда может случиться, у меня такое первый раз, — доказывает дедушка и просит занести это в протокол. Секретарь Бониковский заносит.

— А теперь расскажите вы, — обращается Небенцаль к Лео Левину.

Он даже говорит: «Господин Левин».

И Левину приходится рассказать, что мой дедушка не однажды грозился — скоро, мол, он им такое покажет, что все ахнут.

— К кому же ответчик обращался с таким заявлением? К вам? К кому же?

Тетушка Хузе украшает это прекрасное разбирательство выкриками с места. Вот и сейчас опять:

— Все слышали, каждый вам скажет!

— Кто же слышал? Может быть, вы?

— Нет, не я.

— А тогда призываю вас к порядку.

— Хабеданк, — требует тетушка Хузе. — Скажи ему ты!

— Господин Хабеданк? — осведомляется судья. — Старый знакомый!

— Много чести, — отзывается Хабеданк. Так что сказать суду? То же самое, что говорил Левин. — А на другое утро, — говорит Хабеданк, — мы с Мари стояли на берегу и ясно видели: плотина не сама прорвалась, вот и Низванд тоже говорит. Да и что за подпорная плотина такая? Этого еще сроду не бывало.

— А уж это мое дело, — говорит дедушка.

— С чего же вы взяли, господин Хабеданк, что плотина не сама прорвалась? — Небенцаль воплощенная любезность, он выслушивает все объяснения Хабеданка. Не выезжать же, в самом деле, на место!

Он высказал свое сомнение вслух, на что тетушка Хузе не преминула выкрикнуть:

— Глупости, все давно убрано.

— Вы-то ведь ничего не видели, — говорит Небенцаль.

— То-то что видела.

— Это когда же, простите?

— После.

— Ах, после… — И Небенцаль улыбается.

То был уже четвертый выкрик тетушки Хузе — мы не все их привели. «Глупости» обойдутся ей в полтора талера, да и то по старому тарифу.

— Безобразие, — говорит тетушка Хузе. — И не подумаю платить.

Небенцаль улыбается. Он уже после третьего выкрика и вторичного предупреждения мог бы ее оштрафовать. О чем он и ставит ее в известность, а на этот, пятый выкрик только замечает вскользь:

— А этого, сударыня, считайте, я не слыхал.

Тут тетушка Хузе поднимается с места.

— Уважаемый суд, — начинает она, — я должна вам кое-что рассказать…

— Тетушка! — взмолился Левин.

— Молчи, это нужно, сам видишь!

— Итак: уважаемый суд! Перед вами молодой человек, вот он стоит, работящий, скромный, способный, не какой-нибудь хапуга — Лео, посмотри же на господина окружного судью! И он сам, своими руками, — Лео, покажи руки! — трудами этих рук — а этим гордиться надо, а не стыдиться — построил себе мельницу и вот гуляет с девушкой, что поет, как ангелочек, — спой им что-нибудь, Мари!

Ну, это, пожалуй, слишком, тетушка Хузе! Мари вся зарделась.

А Хабеданк:

— Продолжай дальше, тетушка Хузе, только лучше про что другое.

Хоть Левин и повеселел, увидев, как застыдилась Мари.

Итак, дальше:

— Он с ней гуляет, но, как я уже сказала, по-честному, они на будущую пасху хотели свадьбу сыграть, а теперь как же им без мельницы?

Тетушка Хузе, как видите, немного заливает. Насчет свадьбы. Но это, разумеется, ничему не помеха и бьет на чувства.

— Да, — говорит тетушка Хузе и повышает голос: — А вон стоит тот грубиян, корчит из себя святого, а у самого ни столечко сердца нет, стоит и крысится, и, кажется, с удовольствием слопал бы меня на полдник. Молчи, молчи, знаю я тебя, еще с тех пор, как ты вот такой был, вот он такой был, и вечно полные штаны, да уж помалкивай, голубчик, и что только из тебя выйдет, старый аспид ты!

Как видите, она немножко зарапортовалась.

— Продолжай, тетушка Хузе, теперь уже все равно! Молодец баба! — с чувством шепчет Хабеданк. И трижды повторяет: — Ну и баба!

— Так я же вот что вам скажу!

Тетушка Хузе уже снова владеет собой. Она делает шаг вперед и, потрясая кулаком в сторону судейского стола, кричит — да так громко и так пронзительно, что Фрезе позади вскакивает и становится, разинув рот, как раз в проходе между двумя скамьями, а красноносый Бониковский мычит: «Ну и ну!» — и швыряет ручку