Все было хорошо. Мы объелись абрикосами так, что я до сих пор их видеть не могу.

Колька, Варя и я, счастливые, как говорится, и довольные, попрощались и пошли по домам.

Правда, возле дома, где я жил, Варя, помню, сказала:

— А у тебя волосы как сноп мякины.

Дом наш был обычный. Мазанка красивая, под черепичной крышей. С земляным полом и голубыми, синькой покрашенными стенами.

Я задал дурацкий вопрос: «Хорошо это или плохо — мякина?» — потому что Варя мне очень нравилась. И вообще, что такое мякина, я не знал.

— Ну, светлые, красивые, — сказала она.

Я был счастлив.

— Пока! — сказал я.

— Пока! — сказала она.

И ушла.

Тут в мою голову что-то шлепнулось, вцепилось в волосы, и я бы закричал, если бы…

Я схватился за голову, стал отдирать от волос что-то живое и теплое, да еще старался не шуметь. Услышат взрослые тут, дома, где я живу. И так попадет! И этот сад с абрикосами… Еще папа с мамой узнают!..

Поначалу я и не подумал, что это — летучая мышь, а боролся с чем-то и наконец отодрал вместе с клоком волос крохотное, но очень цепкое и злое живое существо. Отодрал и зажал в руках. Оно больно царапалось и в руках.

Дома меня встретили спокойно.

— А, вечерницу поймал, — сказали.

Вечерница — так, оказалось, называется это существо — птица не птица, мышь не мышь, само меньше воробья, а лапы с цепкими когтями. И в них — клок моих волос.

Признаться, хотелось мне оставить эту вечерницу у себя, рассмотреть как следует и, может, приручить, но хозяйка дома сказала:

— Отпусти, не мучай! Смотри, как она дрожит! Может, это и наша…

Я отпустил.

И только потом узнал, что на чердаке дома живет целое семейство вечерниц летучих мышей. Днем висят они под крышей вниз головой, крепко уцепившись коготками за доски. Словно прилипли. И не перья у них, как у птиц, а мех — красный, или буро-красный, или, может, рыжий.

Каждый день я заглядывал на чердак и тихо, чтобы не разбудить, рассматривал тех вечерниц.

Была ли среди них та, моя, я так и не узнал. И не думаю, что она наказала меня тогда за дурной поступок. Просто увидела светлые волосы и вцепилась.

Сейчас, когда мне рассказывают о городе Судаке, о Генуэзской крепости, о море, я вспоминаю летучих мышей, тот самый вечер и еще слова хозяйки дома: «Отпусти, не мучай! Смотри, как она дрожит!..»

Я знаю теперь, что вечерницы — добрые помощники человека и деревьев. И — страшные враги для майских жуков, листоверток, шелкопрядов, гусениц и всех, кто вредит природе.

А город Судак остался для меня вот таким Судаком.

Санитары

Птиц поморников я много раз видел на Камчатке. А ближе — в Архангельске и Мурманске. Неприятные птицы. Чайки и то более симпатичные красивостью своей, а эти поморники мне всегда казались неприятно хищными — от острого, загнутого клюва до грязной — то бурой, то серой, то чертой — взлохмаченной окраски с головы до хвоста. Но тогда говорили мне, что зовут этих поморников еще и чистильщиками, и санитарами. Чистят они берега морей и океанов от выброшенной рыбы, моллюсков и водорослей и этим приносят пользу людям…

В Венесуэ́ле, на острове Маргарита, мы остановились в маленькой гостинице «Ел Тирано» на берегу Карибского моря. Маленькой уютной гостиницей владел заезжий приятный итальянец со своей огромной семьей.

Остров большой — около пятидесяти километров в длину, и ехали мы на Маргариту долго — шестьдесят километров от берега на пароме. Приехали поздно, в два часа ночи. Шумело море, кричали какие-то птицы, сверчки-цикады. Мы определились в гостинице.

Итальянец нас устроил и обещал утром не будить:

— Спите, сеньоры, спокойно! Мы создадим для вас все условия. Это честь для нас! Русские — редкие гости на Маргарите, и для меня особая честь, что вы в моем отеле…

Утром я проснулся все же рано. Светило солнце, гремело море совсем рядом с гостиницей, дико кричали чайки, а на балконе шла какая-то возня, сопровождаемая криком.

Я распахнул дверь балкона и опешил.

Огромная черно-бурая птица с распахнутыми крыльями, со зловещими глазами и страшным клювом билась над двумя серо-белыми яйцами. Яйца лежали в углу балкона, на небольшой кучке песка, камней и ракушек, и птица перевертывала их клювом и, кажется, долбила.

Я хотел шугануть птицу, но та метнулась в мою сторону, и я невольно шагнул назад, в комнату. И закрыл дверь.

Минут через пять — десять я увидел в окно, как птица вытянула из яичной скорлупы двух взъерошенных, черно-грязных птенцов. Потом взяла осторожно одного птенца в клюв, взлетела с ним на край балкона и куда-то скрылась.

Второй птенец копошился на балконе, стряхивая с себя песок и остатки скорлупы.

Птица вернулась вновь и забрала в клюв другого птенца. И опять улетела.

Я уже собрался было опять открыть балконную дверь, но услышал шум машущих крыльев и писк.

Птица вернулась вновь и опустилась на балконе. Сильным клювом и цепкими ногами она стряхнула с балкона песок, ракушки и разбитую скорлупу. Посмотрела на меня внимательными круглыми мокрыми глазами и исчезла.

Мне было не по себе.

Я вышел на балкон и только тут увидел, что десятки, сотни таких же птиц кружатся над морем, суетливо бродят по берегу, спокойно сидят на прибрежных валунах, и на фонарях, и крыше гостиницы.

И тут я вспомнил Камчатку, Архангельск и Мурманск, где видел таких птиц.

Поморники. Чистильщики. Санитары. Но там — суровые края, а тут Венесуэла, Карибское море, остров Маргарита, — экзотика!

Владелец гостиницы оказался тут как тут. Справился:

— Как вы спали, сеньор? Всем ли довольны? Нет ли вопросов? Пожеланий?

Я спросил про птицу.

— О, это прекрасные птицы! — воскликнул итальянец. — Птицы-санитары! Они отлично очищают пляж и все около отеля. Ни падали, ни мусора! И мне, признаюсь, не нужно содержать лишних работников. Правда, иногда они беспокоят моих клиентов. Даже птенцов выводят на балконах. Но это бывает не часто. Надеюсь, сегодня вас санитары не беспокоили?..

— Нет, нет, нет, — успокоил я итальянца.

А сам подумал, что не всегда надо судить по первому разу даже о птицах.

Енот-полоскун

С детства запомнилось, с довоенных времен. В Москве, в уголке Дурова, я видел симпатичного зверька, который все время что-то стирал. Зверек-прачка!

Симпатичный, с