Когда он появился в парикмахерской, пигалица сказала:

— Долго же вы моетесь, папаша!

— Долго… — согласился Семен Григорьевич, усаживаясь в кресло и закрывая глаза: его сильно клонило ко сну.

Мастерица ловко поработала помазком, направила бритву. Семен Григорьевич опять невольно залюбовался ее умелыми руками. Бритва у нее было острая, прямо бархатная. Пигалица не лезла к нему с вечным вопросом других парикмахеров: «Не беспокоит?» — и, хотя бритва совсем не успела затупиться, она снова взялась за ремень, и бритва стала скользить еще бархатней. Только и слышалось: шурш… шурш…

С бритьем было покончено, а Семену Григорьевичу не захотелось вставать, и он позволил обрызгать себя одеколоном и даже попудрить. Но когда ободренная мастерица стала подбираться к его бровям, Семен Григорьевич рьяно запротестовал; это было уж слишком! Он так поспешно вскочил, что пигалица фыркнула.

В дверях парикмахерской Семен Григорьевич обернулся. На его месте восседал уже новый клиент весьма сердитого вида. И внезапно Семену Григорьевичу стало чего-то жаль. Вот человек проявил свое мастерство, сделал его моложе, красивее, а он уйдет сейчас, и рыженькая так и не узнает, что он любовался ее работой. Когда они у себя на заводе досрочно выполнят план, сэкономят металл или заставят быстрей оборачиваться средства, их премируют, награждают, газеты и радио по всей стране их славу разносят. А здесь всякие лысые толстяки обзывают хорошего работника пигалицей… Несправедливо!

Рассеянный взгляд Семена Григорьевича задержался на дощечке «Жалобная книга в кассе».

— Дайте жалобную книгу, — сказал он кассирше, сам еще толком не зная, на кого будет жаловаться.

Кассирше очень не хотелось давать Семену Григорьевичу жалобную книгу.

— Чем вы недовольны? — выпытывала она.

— Дайте жалобную книгу! — упрямо повторил Семен Григорьевич с видом человека, который досконально знает все порядки, сам их неукоснительно соблюдает и требует того же от других.

Кассирша оскорбленно поджала губы и подала Семену Григорьевичу изрядно потрепанную книгу. Рыженькая мастерица, презрительно щурясь, в упор смотрела на него, дивясь такой черной неблагодарности. Помазок застыл у носа сердитого гражданина, и тот брезгливо воротил лицо.

Семен Григорьевич уселся за столик в предбаннике и перелистал потрепанную книгу. Все сплошь жалобы и жалобы. Он отыскал чистую страницу и, старательно выписывая каждое слово, а в затруднительных случаях забывчиво шаря по столу левой рукой в поисках спасительного словарика, начертал вот что:

«Сего числа я, нижеподписавшийся, посетил парикмахерскую, что при бане. Хочу отметить, что некоторые посетители неквалифицированно относятся к мастерам женского пола и даже обзывают их пигалицами. А это все неверно и самый настоящий поклеп. Меня обслуживала мастер-женщина, не знаю фамилии, но от окна крайняя. В работе она показала свое умение, как по прическе, так и по бритью. Кроме того: 1) свой станок, так называемое кресло, она содержит в полном порядке; 2) все инструменты у нее 100 % годности, бритва заточена под правильным углом и зеркало не косоротит; 3) самое главное, руки у нее просто золотые. За все вышеперечисленное большое ей спасибо, и очень даже приятно было наблюдать, как она работает по своей специальности.

П р и м е ч а н и е. Может, таким записям и не место в жалобной книге, но, как никакой другой в наличности не оказалось, я записал тут. Если против правил, прошу извинить. И уже пора заводить книги благодарностей, это мое предложение».

Семен Григорьевич перечитал, поправил закорючку в своей подписи и сдал жалобную книгу в кассу. Обиженная мастерица демонстративно повернулась к нему спиной. Семен Григорьевич представил, как удивится она, когда прочтет его запись, и вдруг почувствовал себя ужасно хитрым.

В темном коридоре он стряхнул пудру с лица, чтобы не так стыдно было, если встретит на улице кого из знакомых, и вышел из бани.

Под ярким солнцем искрились груды снега. Расчищенный тротуар был посыпан веселым желтым песочком — дворники не сидели сложа руки, пока мылся Семен Григорьевич. После недавней осенней грязи улица выглядела принаряженной, словно тоже побывала в бане и переменила белье. Пахло распаренным березовым листом и чистым незатоптанным снегом.

Помахивая кошелкой, Семен Григорьевич шел мелким щеголеватым шагом. Украдкой от прохожих он посматривал в каждое встречное окно, чтобы поймать там на миг свое отражение. Никому в целом мире не признался бы сейчас Семен Григорьевич, что сам себе нравится. Новая прическа молодила его, хотя и не была такая бесстыжая — бокс, что ли, называется, — какую в последнее время завел себе мастер Зыков курам на смех.

Подобревшая после бани душа Семена Григорьевича особенно остро, в каком-то радостном и немного детском свете первооткрытия воспринимала все, что происходило вокруг.

На краю мостовой, приткнувшись к тротуару, стояла легковая машина. Шофер копался в открытом моторе. По виноватому выражению фар и косолапо, внутрь, повернутым передним колесам Семен Григорьевич хорошо видел, что машина стыдится позорной своей поломки. Десятка полтора любопытных терпеливо следили за шофером и со знанием дела обменивались мнениями насчет сравнительных достоинств «Победы» и «Москвича». Больше всего было тут стариков, судя по виду, пенсионеров, и школьников того опасного возраста, когда они начинают долбить таблицу умножения и на них не напасешься одежды и обуви. У самого радиатора стоял мальчишка на коньках и ел мороженое. Он так вкусно облизывался, что Семен Григорьевич поспешно отвернулся, боясь соблазниться и легкомысленно купить мороженое посреди зимы.

Прежде чем оставить мальчишек и любопытных пенсионеров, Семен Григорьевич на всякий случай прикинул, не помешает ли аварийная машина уличному движению, — решил, что не помешает, и, успокоенный, двинулся своей дорогой.

Рота солдат в новых шапках-ушанках догнала Семена Григорьевича, и добрых пять минут он шел рядом с солдатами, машинально шагая в ногу и стараясь не отставать от рослого старшины, замыкающего строй.

На углу улицы внимание Семена Григорьевича привлекли парень с девушкой в лыжных костюмах. Пережидая поток машин, они стояли рядышком и старательно смотрели в разные стороны. С первого взгляда на парочку было видно, что это влюбленные, но какие-то последние, решающие слова еще не сказаны ими. Под стать друг другу они были молоды, красивы, и Семен Григорьевич осуждающе покосился на парня и сказал ему мысленно: «Что же ты тянешь, растяпа? Непорядок!»

Бережно прижимая к груди рулон ватманской бумаги, торопливо прошел милиционер при всех ремнях и пистолете. Семен Григорьевич долго смотрел ему вслед. Он никак не мог решить, зачем милиционеру понадобился ватман. Может, бравого этого милицейского выбрали в редколлегию стенгазеты и тот спешит сейчас выпускать очередной номер? Но на беду свою Семен Григорьевич не был уверен, есть ли в