class="p1">– Мужчина не должен бояться пролить кровь. Ни свою, ни чужую, – Гуннар смерил Хаварда презрительным взглядом. – Ты рассуждаешь как торгаш, Норвежец. Если бы я не знал тебя, я бы сказал, что так рассуждают лишь трусы.

– А ты, хевдинг, рассуждаешь как глупый мальчишка, у которого на губах не обсохло молоко! – вспылил купец. – Ты еще не родился, когда я уже убил человека!

Гуннар зло усмехнулся и шагнул к обидчику, пытаясь выхватить меч. Но тяжелая рука конунга стиснула ему запястье.

– Не будем ссориться, – сказал он примирительно и даже весело. – Ведь мы еще не решили, что нам делать.

– Тут нечего и решать, – заявил Гуннар, освобождая свою руку. – Если начали дело, надо доводить его до конца.

– В этом, я думаю, ты прав, – согласился конунг. – А что думаете вы, храбрые хевдинги? – обратился он к упсальцам. Братья переглянулись.

– Нам бы не хотелось терять своих людей, – заявил Эйрик.

– Это ваше общее мнение? – спросил Олав Свейна.

– Да, – угрюмо подтвердил тот. Тогда Олав обернулся к Хаварду.

– Мое мнение ты слышал, конунг, – хмуро проворчал он. – Если у нас сейчас мало людей, чтобы взять всю добычу и корабли, что же будет после битвы? Оставшихся людей не хватит и часть добычи все равно придется бросить. К тому же князь Ратибор ушел не слишком далеко. Если мы схватили одного посланца осажденных, это не значит, что они не послали других. А когда его дружина будет здесь, – купец в сомнении покачал головой. – Не думаю, что даже наш храбрый Гуннар обрадуется этому.

– Какая дружина? Какие посланцы? – обеспокоенно спросил Гуннар у конунга.

– Да, об этом я совсем забыл, – лицо Олава тоже стало озабоченным. – Хаскульд на реке схватил словенина, которого послали из крепости вдогонку за князем Ратибором, – объяснил он Гуннару, Эйрику и Свейну. – Это, пожалуй, меняет дело. К утру мы должны будем погрузить все на корабли. Ты что-то говорил о том, что можно добыть еще, Хавард? – снова обратился он к купцу.

– Я хотел сказать, что не нужно срезать вымя у коровы, если тебе нужно молоко. Лучше подоить ее.

– И эта твоя корова будет давать нам не только молоко. Мы возьмем у нее и серебро, и меха, и мед, и янтарь, и моржовый клык. А чтобы она не упрямилась, мы заберем у нее теленка, – почти весело заключил Олав.

– Ты читаешь мои мысли, конунг! – улыбнулся и Хавард. – Клянусь Тором, я только что подумал об этом!

– Тогда, я думаю, славные хевдинги согласятся с нами, – Олав обвел взглядом собравшихся.

– Конечно, – согласно кивнули Эйрик и Свейн.

– Я тоже согласен, – нехотя пробурчал Гуннар.

– Значит ты, Хавард, пойдешь к словенам и потребуешь дань. С этих пор они всегда будут платить нам ее. Чтобы это меньше задевало их гордость, пусть для начала выкупят своих соплеменников, скажем за… – Олав что-то прикинул в уме. – За триста марок серебра. Да и нам с ними будет меньше хлопот. Кроме того, пусть дадут нам десять сыновей самых знатных горожан в залог мира. На следующий год мы вернем их в обмен на дань.

– И возьмем новых, – довольно пробасил Гуннар.

– Об этом им говорить пока не следует, – предупредил Олав Хаварда. – А вы, доблестные хевдинги, готовьте воинов к битве на виду у словен, чтобы они были посговорчивей.

Когда Гуннар и упсальцы разошлись к своим людям, Хавард негромко спросил у конунга.

– А как же наш словенский друг в крепости?

– Я думаю, он парень сообразительный, – ответил Олав. – И сам поймет что к чему, когда мы возьмем дань и уйдем. А потом, – Олав помедлил немного. – Потом он нам пригодится. Ведь мы же вернемся сюда.

* * *

Гостомысл поднялся на вал. Начинало светать. На смену таящей опасность ночной тьме пришли ранние, летние сумерки. Над частоколом возвышались размытые туманом фигуры стражников. Гостомысл осторожно обходил спящих. Измученные за ночь ладожане уснули тут же, на валу, под тыном. «Варяги на приступ не пошли, – думал старейшина. – Значит пойдут когда рассветет. А может не пойдут? Может их не так уж много? Знать бы наверняка. А как Вершко? – кольнула тоскливая мысль. – Дошел или нет?» Гостомысл остановился. У самого частокола, завернувшись в короткий зипун, спал Вадим, прижимая к груди добытый в бою клинок. За ночь лицо юноши побледнело и осунулось. «Уже не мальчишка, – склонился над ним старейшина. – Вот и первые морщины.» Гостомысл вспомнил ночь, освещенную заревом пожаров. Любимица Горислава, рыдая, прижалась к нему. А Улита (и когда успела стать такой рассудительной) рассказывала, как они вырвались от варягов. «Эх-хе-хе, – вздрогнул старейшина. – Спас ты, молодец, мою отраду, да ведь, наверное, и заберешь скоро?»

– Старейшина, – кто-то тронул его за плечо. Он обернулся. Это был Домажир, ключник Гостомысла. На нем были все заботы о хозяйстве старейшины. Был он родом из полоцких кривичей. Дороден телом и незлоблив.

– Что? Воевода? – тревожно спросил его Гостомысл, глядя в его широкое, точно луна, лицо.

– Нет. Воевода уснул. Люди, что стоят у реки, задержали человека.

– Ну так пусть приведут его сюда.

Вскоре Гостомысл увидел перед собой парня в варяжском шлеме и доспехе. Один из воинов, сопровождавших его, нес секиру, лук и колчан полный стрел. Левый глаз человека окружал огромный синяк, губы были разбиты, а щека под синяком рассечена до подбородка. Рана была свежая и кровь еще не запеклась. Глядел пленник исподлобья, по-волчьи. Гостомысл сразу узнал сына ведуньи Потворы.

– Где же ты был, Некрас? Тебя уж в дружине давно хватились, почитай три дня ищут.

– Знаю, – хмуро буркнул Волдырь, внимательно изучая лицо Гостомысла. «Сказала ему Горислава или нет? В поруб поволокут или прикончат сразу?» – быстро соображал он. – «Надо же попал, лучше бы к воеводе отвели.»

– Что это у тебя доспех странный, – допытывался у него старейшина. – Может, ты князя сменил? Ты знаешь, что Ратибор тебя изгоем выкликнул, за обиду его сыну?

– Знаю, – снова ответил Волдырь. «Видать не сказала», – решил он понемногу успокаиваясь. – Мать поведала, – соврал он Гостомыслу, быстро входя в роль. – Только не было у меня ни кун, ни скоры чтоб виру заплатить. Вот и решил я податься к ижорам. Думал, добуду шкурок, вернусь, заплачу…

– А эту шкуру ты где добыл? – перебил его Гостомысл, указывая на варяжскую куртку с пятнами крови на груди.

– Эту, – на мгновение замялся Некрас. – Здесь, в Посаде. Придушил я одного свея, а другой на меня бросился, пришлось мне и его, – он сделал выразительный жест рукой. – Его же собственным мечом, – добавил он с некоторой гордостью.

– То славно, –