Квартира Эгона Борга располагалась за дверью черного цвета без окошка или глазка в фешенебельном доме на улице Фредрика Станге во Фрогнере. На двери не было звонка, но был хромированный молоточек, оставляющий глухое эхо в подъезде.

Она долго ждала, пока он откроет. Бывший морской егерь был одет так, словно собирался на работу. Темные брюки, подходящий к ним пиджак и застегнутая на все пуговицы рубашка. В его глазах не было гостеприимства. Овчарка, Ромул, стоявшая на шаг позади хозяина и рычавшая, тоже была не слишком рада ее визиту.

– Кафа Икбаль, – тихо сказал он. – Вы работаете в субботу?

– Вы, должно быть, читали газеты. И наверняка понимаете, почему я здесь.

– Нет. Я был занят. В чем дело?

– Агнес Усе мертва. Ее убили вместе с одним из моих коллег.

– Господи.

Борг сделал шаг в сторону и впустил Кафу.

Прихожая была длинная и широкая, с дорожкой роскошного красного цвета. Борг взял парку Кафы и повесил в раздвижной шкаф у двери, пока она снимала сапоги. Когда Ромул стал слишком надоедливым, Борг громко щелкнул пальцами, животное застыло и недовольно потрусило по коридору.

Стену, на которой не было дверей, украшали пожелтевшие листочки с оригиналами партитур в рамках. Коридор заканчивался угловой гостиной с высокими окнами с широкими подоконниками, посреди которой стоял рояль.

Кафа заметила его, как только вошла в квартиру. Легкий запашок сладковатой мочи и чистящих средств. Здесь, в гостиной, запах уже был навязчивым. Он шел из комнаты за белыми двойными дверями. Они были чуть приоткрыты, и через щелочку она увидела изножье кровати, стоявшей на красивом полу, застеленном прозрачной пленкой, а на стене напротив – полку с лекарствами, полотенцами, компрессами и судном. На полу она разглядела пару толстых книг, невзрачного вязаного медведя и две фарфоровые куклы.

– Подождите, – тихо сказал Эгон Борг. Он открыл двери, они скрипнули, и Борг проскользнул внутрь. Кафа, услышав скрежет стула по полу, медленно пошла за ним. Пока не увидела женщину в постели. Пока не услышала женщину в постели.

Пакет с белой жидкостью свисал со штатива, и Борг привычными движениями открыл зажим на катетере, соединенном с веной на локте женщины. Затем он сел рядом и погладил ее по щеке, кожа на которой была бело-синей, как скисшее молоко. Одеяло на груди было отогнуто, открывая взгляду детскую пижаму, белую с цветными нарисованными львами, обезьянками и жирафами, шагающими друг за другом на рукавах и на груди. Она не обратила внимания на Кафу, но когда Ромул подошел и положил голову на постель, женщина подняла маленькую отекшую ручку и положила ее на голову овчарки. Из ее горла послышалось какое-то ворчание. Отдаленное, невразумительное бормотание.

Борг наклонился к ней.

– У нас гости, – тихо сказал он.

Русые волосы женщины были зачесаны назад и заплетены в толстую, умело сделанную косу. Но любовь, с которой была проделана эта работа, не смогла скрыть безволосые островки кожи на голове женщины. Кожа вокруг впалых глаз казалась тонкой и хрупкой. Она, едва подняв голову с подушки, посмотрела на Кафу и, кажется, улыбнулась.

Потрескавшиеся губы раскрылись, когда Борг приложил к ним губку с водой, и женщина сосала ее, пока воды в губке не осталось. Он проделал так несколько раз, смачивая губку в пластиковом контейнере на ночном столике. Когда рьяное чмоканье утихло, он провел губкой по ее деснам, передним зубам и внутренней стороне губ.

Сколько лет было Сюзанне Борг? Вероятно, лет сорок пять – сорок шесть. Она казалась моложе. Прожила здесь больше половины жизни. Без солнца, без воздуха, без волнений. Кафа пристально посмотрела на бледное лицо Эгона Борга. И увидела, что не полжизни она здесь прожила. А целую жизнь. Половину своей. И половину его.

Дыхание медленно перешло в сопение, и Борг положил руку Сюзанны вдоль ее тела. Отодвинул одеяло. На талии у нее был широкий белый пояс со стальными кольцами у бедер. Он взял со столика кожаный ремень и туго стянул им ее запястье. Затем повторил процедуру со вторым запястьем и прикрепил ремни к кольцам на поясе. Накрыл женщину одеялом до плеч. Осторожно, чтобы не помешать ее сну, поднялся.

– Иногда у нее спазмы, – прошептал он, закрывая двери. Затем повернулся к Кафе и заговорил громче: – Они могут быть такими сильными, что она наносит себе травмы.

У стены стояла кушетка, а перед ней – журнальный столик на львиных ножках. Пара мягких стульев ручной работы примостились у стола. Он указал Кафе на один из них, а сам сел на второй.

– Знаете, что я предпочитаю думать?

Он достал спрей для носа из кармана и стал теребить крышку, закрывающую носик.

– Я думаю, что ей снится наша маленькая принцесса. Жизнь, умершая в ее животе.

Он поскреб ногтем на рукаве рубашки пятно, которое Кафа не видела.

– Я знаю, что это не так. Когда доктора прикрепляют электроды к ее голове и смотрят на экран, то затем смотрят на меня и качают головой. Потому что там почти ничего не происходит. Она близка к смерти мозга. Но это ведь тоже жизнь, какая есть, не правда ли?

Кафа не знала, что ей ответить. Да что можно сказать мужчине, ухаживающему за своей женой, как за растением? Но если бы это она лежала там, то Кафа хотела бы, чтобы кто-нибудь выдернул те трубки из ее руки. Чтобы ей дали умереть, чтобы проросла новая жизнь.

Она рассказала Боргу об убийстве Андреаса и Агнес Усе и о том, что поведала Усе. Об учениях, которые не были учениями, а операцией в России и о вирусе оспы. Эгон Борг молча слушал. И только когда она закончила, задумчиво покашлял.

– Так, значит, Агнес говорила правду?

Эгон Борг, опустив голову, рассматривал свои ладони.

– Не я вам нужен, чтобы это понять.

– А тот человек, которого вы должны были вытащить. Дикая норка. Кто он?

– Думаете, он представился?

– Кто вас послал? Какое у вас было задание?

Он потер ладони и посмотрел на нее.

– Вы знаете, что у меня нет возможности ответить на это.

– Сколько вас было?

Он наклонился вперед.

– Могу я спросить вас кое о чем, Кафа Икбаль? Вы в полиции остерегаетесь какой-то угрозы?