предчувствуя самые худшие вести

«февраль подоспеет – и я обнаружу…»

февраль подоспеет – и я обнаружу

новое небо а новую землю

наверное никогда

не увижу

«достаточно получаса…»

достаточно получаса

под озарением земных деревьев

деревьев со змеями солнца и снега

на юго-западных ветках

достаточно – и не надо

ни лета ни бестолковой поездки

по юго-западной ветке в одессу в аркадию

в байю

где солнцем торгуют

«реки мосты остальная природа…»

реки мосты остальная природа

от частого употребленья

стертая продранная на сгибах

автофургон загруженный бумагой

с ревом протискивается в ворота

оледенелого стихотворенья

площадь набережные и склады

сторожевая будка с поэтом

еле-еле рифмуется – связано слабой

связью – но рыжие псы на решетках

люков окутаны паром

прижимая впалое брюхо

к железным ребрам

ржавчина древних моторов

из-под льда проступает как пятна

прошлогодней горелой травы –

прошлая ржавчина и стихотворная форма

речи беспомощна и необъятна

воет буксует раскачивается на рессорах

тупорылый трейлер октавы

прямо – ворота и слева и справа –

вся остальная природа

«Что было открыто – пора закрывать…»

Что было открыто – пора закрывать

осиновый кол над могилой колумба

мы звездочкой сонной украсим

осталась березовая благодать

и профилакторий – звездчатая клумба –

и больше ни Запад ни Юг не опасен

что было – давно перестало бывать

что явится – это из области басен

сейчас – это вечность упавшая наземь

ничком на базальтовую кровать

послушай, да ты человек или тумба?

я житель земли занесенный в тетрадь

ее ученичества – и не прервать

старательный прочерк – не выйти бесшумным

из класса где нас разучают читать

«ах как надсонит апухтит лиловеет…»

ах как надсонит апухтит лиловеет

над поэтом-соловьем

сам фабричный воздух соловеет

воздух съеденный живьем

умер умер пушкин полевелый

тайный шум произведя

простыней покрыт зернисто-белой

труп весеннего дождя

кончился бретон со всеми в ссоре

черным кубом вознесясь

к облакам теоретического моря

к ливням рушащимся в грязь

рыхло стало, сделалось бумажно

вялою рукой ладонью влажной

правильный поэт оглаживает речь

больше нет несчастных и счастливых

и апоплексический загривок

залила бычачья желчь

«нету ничего – а раньше?..»

нету ничего – а раньше?

раньше – лирика над лютней

и в толпе немноголюдной

с обезьянкой-музыкантшей

флейтица – змея прямая

раньше – все, а нынче нынче

безобразно половинчат

ничего не издавая

музыкальный агрегат

в зимнем заспанном пейзаже

за окном вагонной сажи

выгибается назад

женовидный стан виолы –

гимнастический, вполнеба –

как не вовремя, нелепо

врубленная радиола

«веревка и пила, аэродром и верфь…»

веревка и пила, аэродром и верфь

строительный разгром – но где? в конце или в начале

великой нации?

империя сама себя развалит

сама себе и царь и червь

ей нечего бояться

заизвесткованный скелет Четвертого Ивана –

он больше остова галеры боевой

на стапеле где облачко меж ребер

где хлюпанье и хрип трофейного баяна

где обыватель пораженный с головой

ушел в историю и обмер

ее махину созерцая

под небом вечно-голубым

«разглядыванье слов настолько ни к чему…»

разглядыванье слов настолько ни к чему

что при неярком свете бытовухи

я радуюсь любой неграмотной старухе

как долгожданному письму

любому чтению губами шевеля

и вслух и босиком и в мареве белесом

когда лежит за типографским лесом

неразграфленная прекрасная земля

усвоенная с голоса, живьем

земля молитвы полувнятной

но свиток Мира ясен допечатный

в деснице ангела на фоне золотом

«что лицам лица говорили?..»

что лицам лица говорили?

меня обставшие портреты

столицы глаз, периферии

камчаточных ушей – земля родная!

на доску нескончаемого лета

трехъярусными веерами

наклеенные лики офицеров

симметрия и позвоночный сгиб –

страна родная! – реки и долины

быки разрушенных мостов

поддерживают нас как бы в полете –

военной косточки, армейской сердцевины

трехактное лицо при добром повороте

открыто словно проходная

без турникетов и барьеров

«немногорадостный праздник зато многолюдный…»

немногорадостный праздник зато многолюдный

пороха слаще на площади передсалютной

темный пирог мирового огня

и александровская шестерня

детство мое освещали надзвездные гроздья

зимний дворец озарялся и потусторонняя гостья

астра или хризантема росла и росла

гасла – и все выгорало дотла

помню ли я толкотню и во тьме абсолютной

свое возвращение к вечности сиюминутной

пересеченье потоков тоску по минувшему дню

и александровскую шестерню?

помню ли я разбеганье свистящих подростков

хаос какой-то из шапок обрывков набросков

цепи курсантов морских

помню ли я? – или полубеспамятный скиф

вместо меня это видел и вместе со мною забыл

черные руки отняв от чугунных перил?

«не поэзия в рифму – отрыжка имперского чрева…»

не поэзия в рифму – отрыжка имперского чрева

не латынь переклички латунной

легионеров равняющихся налево –

на венценосных летуний