что Василий II Темный мог действовать без оглядки на мнение других христианских правителей. Отсутствие необходимости соответствовать шаблонам поведения, принятым в более широком цивилизационном сообществе в первые столетия новой русской государственности, сделало ничтожным символическое измерение внешней политики: русская внешнеполитическая культура формировалась в условиях, когда символы – важный инструмент цивилизационного единства разных народов – не имеют большого значения. Значение имеют содержание и практика, определяющаяся конкретным соотношением силовых возможностей Русской земли и ее соседей. Русская внешнеполитическая культура формировалась как прагматичная и не уделяющая внимания идеологии и символам.

Одновременно самостоятельность Русских земель по отношению к более широким международным сообществам развивала привычку опираться только на свои силы вне зависимости от того, насколько они велики или малы. Русская внешнеполитическая культура изначально содержит в себе чрезвычайно высокую степень приспособляемости к ситуации. Отсюда один из ее центральных парадоксов: способность к бесконечно длительному отступлению без признания своего поражения. В русской внешнеполитической культуре нет связи между силой противника и его авторитетом: любое преклонение колен является даже не тактической уловкой, а органичной частью взаимодействия с тем, кто сильнее сейчас, но может быть побежден завтра или послезавтра. Российской внешнеполитической культуре несвойственно четкое различение таких категорий, как оборона и наступление. На этапе формирования единого государства с центром в Москве они были всегда настолько переплетены, что обнаружить ясную концептуальную грань было так же невозможно, как и практическую. В отношениях с Ордой или Литвой, обороняясь, русская внешняя политика не ставила задач, которые могли бы ограничить возможности наступления тогда, когда для этого возникнут подходящие обстоятельства. В обоих случаях вторжения иноземных соседей постепенно, без четкой разделительной грани, совершенно несистемно сменялись уже русскими походами в их владения.

Возможно, именно поэтому Россия если и терпела поражения, никогда не признавала их политические результаты: конкретное событие всегда рассматривалось как часть более длительной истории. А поскольку в самоощущениях ее народа Русская земля вечна и представляет собой данность, и от иноземцев ожидается принятие ее в этом качестве, «а не то хуже будет». Падение Византии в 1453 г., почти совпавшее по времени с началом последнего этапа объединения Русских земель вокруг Москвы, значительно укрепило чувство собственной уникальности и вечности, а также стало поводом для выхода центральной власти на новый уровень – освобождения от опеки патриарха в деле назначения митрополитов всея Руси. Русское государство никогда не ставило свою принадлежность к православному миру во главе с Константинополем выше, чем национальную идентичность, осознание которой происходило во взаимодействии с противниками, а не союзниками. Поэтому для русской внешнеполитической культуры долг перед союзниками связан не с формальными обязательствами, а с собственными представлениями о себе и справедливости.

Уникальными были географические обстоятельства, и настолько же своеобразным оказалось их влияние на внешнеполитическую культуру. Топографические особенности Русского Северо-Востока делали его одинаково открытым и для иноземных вторжений, и для собственного неограниченного продвижения там, где для этого не было препятствий в виде непреодолимой силы противников. Поэтому уже на рассматриваемом нами этапе русская внешнеполитическая культура впитала в себя особое отношение к географии и границам как политическим, а не физическим объектам. Активное продвижение в Пермские земли и освоение новгородцами Севера происходит даже в самые сложные годы даннической зависимости от Золотой Орды и литовских походов на Москву.

В силу геополитического положения Русские земли были только отчасти связаны с другими центрами международных взаимодействий того времени – Западной Европой или Восточной Азией. Они были одинаково удалены от Рима, Багдада или столиц азиатских империй, вокруг которых вращалась политическая жизнь огромных регионов. Поэтому, а также благодаря своей стойкости «вооруженная Великороссия» не была включена в силовое пространство этих цивилизационных центров и могла выработать собственную политическую культуру без внешнего влияния. А поскольку независимость внутренних решений всегда, даже в самые суровые годы ордынской власти, не была ничем ограничена, способность сохранить ее при любых обстоятельствах также стала фундаментальным историческим опытом.

Даже потерпев самое сокрушительное военное поражение в своей истории, русские земли-княжения в течение жизни одного поколения полностью освободились от внешнего влияния на внутренние действия и никогда не испытывали его в том, что касается внешних связей[443]. Таким образом, русская внешнеполитическая культура формировалась на основе исторического опыта, в котором не было места формальным внешним ограничителям внешнеполитических решений. В отличие, например, от Западной Европы, где вплоть до XVI в. существовал универсальный авторитет Папского престола.

Самое значимое международное взаимодействие XIII–XV вв. – отношения с Золотой Ордой, которая была неспособна, несмотря на свое военное могущество, создать вокруг себя политический субрегион и в итоге сама погибла под давлением внутренних проблем и возрастающей русской силы. Русское государство, в свою очередь, приобрело уникальный по мировым меркам опыт интеграции консолидирующего другого в свой состав после того, как была одержана военно-политическая победа: самый грозный противник не был повержен и уничтожен, но стал естественной частью российской цивилизации, обогатив ее многонациональную и многоконфессиональную природу.

Именно ордынский фактор оказался самым, пожалуй, важным в ранней русской истории: 250 лет противостояния двух этнообщественных систем с разным хозяйственным укладом, мировоззрением и общественным устройством оказалось опытом, который сформировал основные черты русской внешнеполитической практики. На первом месте стоит уже упомянутая способность к продолжению борьбы при осознании своей слабости, но также готовность достаточно легко сочетать одновременные действия дипломатического и военного характера без проведения между ними четкой грани; неспособность признавать заведомую недостижимость каких-либо внешнеполитических задач на основе анализа текущего соотношения сил; незнание и неприменение во внешнеполитической практике таких категорий, как «цивилизационная граница», что стало следствием опыта полной интеграции «консолидирующего другого», а также глубоко укорененная концепция исключительности, не имеющей одновременно мессианского характера.

В этой борьбе окрепло религиозно-политическое мировоззрение Русских земель и авторитет его носителя – Православной церкви. На протяжении всего периода даннической зависимости от Золотой Орды именно внутри церковной организации шла последовательная работа по осознанию причин возникшего бедственного положения, поиску способов исправления и, наконец, утверждению в общественном сознании того, что победа над могущественным противником неизбежна. Оценивая основные события и процессы того времени, есть основания думать, что именно духовная жизнь, физическим воплощением которой стала фигура Сергия Радонежского, стала решающим фактором, благодаря которому Русские земли не были подчинены или покорены иноземцами.

Как следствие, возник взгляд на отношения с окружающим миром, в основе которого лежит представление о собственной выстраданной самоценности и Божественном покровительстве. Однако глубоко укорененная концепция Избранности Русской земли как «нового Израиля» вступала во взаимодействие с нуждами реальной политики – лучшей прививкой от мессианских устремлений и религиозного радикализма. И тогда русская внешнеполитическая культура была способна на гибкость и великодушие, совершенно не свойственные соседям по