Для этого была развернута активная пропагандистская работа по снижению брачного возраста (на момент принятия программы составлял 24 года у женщин и 28 у мужчин), сосредоточению женщин не на производственной, а репродуктивной функции, увеличению количества детей (не меньше пяти на семью; реально составляло 4,15), японцев призывали отказаться от «роскошных» свадебных церемоний, расширялась сеть государственных семейных консультаций, предлагалась разработка конкретных мер по оказанию материальной помощи многодетным семьям, искоренению венерических заболеваний, туберкулеза, улучшению жилищных условий и питания. Поскольку в городах рождаемость падала особенно заметно, то ставилась задача, чтобы в деревне проживало не менее 40 процентов населения. Предлагалось расширить сеть дошкольных учреждений, платить пособия молодым семьям. Хотя это была программа по увеличению численности всего населения, из предлагаемых мер видно, что это был в первую очередь план по увеличению рождаемости и сокращению детской смертности, то есть фактически интересы пожилой части населения Японии находились на втором плане.

Но все эти усилия не принесли чаемого результата. Военные, которые в то время определяли политический курс государства, хотели иметь больше будущих призывников и отправляли умирать нынешних. Все больше юношей и мужчин уходили в армию, все больше девушек и женщин оставались без брачных партнеров, развернувшаяся в стране пропаганда вступления в брак с инвалидами войны имела ограниченный успех. Отправленным на побывку домой солдатам командиры настоятельно советовали успеть за время отпуска вступить в брак, но это удавалось далеко не всем.

Все больше женщин занимали место мужчин на производстве. Обязанности по уходу за уже имевшимися детьми тоже никто не отменял — количество яслей и детских садов было явно недостаточным. Японки оказались в трудном положении — им предлагалось больше рожать и больше работать. Деятельница женского движения Хасэгава Сигурэ (1871—1941) в возглавляемом ею журнале «Сияние» (раньше он назывался «Женское искусство») писала в 1939 г., т. е. в разгар войны в Китае: «Именно в нынешнюю великую эпоху женщина-мать не может оставаться равнодушной по отношению к проблеме мира на Востоке, которая имеет значение для всего человечества. Полагаю, каждая женщина-мать все свои телесные движения должна принести в жертву своей стране»91.

Хасэгава Сигурэ действительно вела весьма активный образ жизни, но у нее самой детей не было. Тем не менее, написав слово «женщина», она немедленно добавляла к нему «мать». Таково было веление правительства и времени.

Военные нужды диктовали потребность в развитии промышленности, военное время характеризуется дальнейшей индустриализацией и урбанизацией, так что в 1944 г. развернулась пропаганда, призывавшая женщин относиться к работе не как к временному занятию, целью которого является пополнение семейного бюджета, а как к «служению империи». В том же самом 1944 г., когда японцы все еще надеялись достичь перелома в ходе войны, всерьез обсуждалось развертывание кампании под лозунгом: «Ради победы на производственном фронте откажемся от заключения браков в этом году!» Таким образом, программа по повышению рождаемости перерастала в свою противоположность. Общество и государство, которые строили планы на слишком отдаленное и слишком утопическое будущее, были вынуждены думать исключительно о сегодняшнем дне... Ввиду отсутствия материальных ресурсов планировавшиеся материальные меры по поощрению рождаемости (увеличению ресурса людского) даже не достигли стадии законопроектов. Точно так же, как и «налог на безбрачие»92.

Непосредственно после принятия программы уровень рождаемости несколько повысился, но затем тяготы войны сыграли свою роль, рождаемость резко упала, а смертность так же резко возросла (во время войны погибло около трех миллионов японцев). К этому времени государство окончательно национализировало тело японца и поступало с ним по своему произволу. В это время государственные идеологемы вступали в противоречие, которое кажется из нынешнего дня кричащим. Мужское тело военного человека выступало в качестве образца, Япония позиционировала себя как страну муж-

чин. Все больше женщин меняли женственное кимоно на мужской рабочий комбинезон, волосы на голове становились короче, украшения, аксессуары, косметика объявлялись роскошью, эротика решительно осуждалась. Иными словами, у женщины отнимали ее «вторичные» (закрепленные в культуре) гендерные признаки, она теряла женскую привлекательность. И требовать от нее повышения фертильности было нереалистичной задачей.

Начавшиеся с конца 20-х годов призывы к увеличению рождаемости и усилению за счет этого коллективного тела государства вступали в кричащее противоречие с привычными ламентациями о том, что японцам не хватает жизненного пространства и ресурсов (как минеральных, так и пищевых), что приводило к раздвоенности сознания. Политика правительства действительно имела разнонаправленный характер. С одной стороны, предпринимались меры по увеличению рождаемости, но, с другой, правительство пыталось ввиду перенаселенности Японии способствовать переселению японцев за пределы страны. Самая широкомасштабная программа по переселению была принята в 1936 г. Согласно этой программе, к 1956 г. в Мань-чжоуго должно было проживать 5 миллионов японцев. Используя нацистскую риторику, японские идеологи провозглашали необходимость соединения «крови» японца и «почвы» расширяющейся империи. В секретном докладе Министерства благосостояния и здоровья (1943 г.) приводились скрупулезные подсчеты, согласно которым к 1950 г. 12 090 000 японцев должны проживать за пределами собственно Японии, занимаясь там по преимуществу крестьянским трудом (в Корее должно было проживать 2,7 миллиона японцев, на Тайване — 0,4, в Мань-чжоуго — 3,1, в Китае — 1,5, в странах Юго-Восточной Азии — 2,38, в Австралии и Новой Зеландии — 2,0)93.

Как и планы по увеличению рождаемости этнических японцев, программа по их переселению тоже потерпела крах. Он объясняется двумя главными причинами: во-первых, комплексом оседлости самого японца, который не желал искать счастья на материке, и, во-вторых, тем, что Япония начала череду войн на чужой территории, избавив себя от значительной части трудоспособного «избыточного» населения. Таким образом, подавляющая часть японцев, которая находилась за пределами страны, были не крестьяне со своими семьями, а солдаты с ружьем. К концу Второй мировой войны в армию было мобилизовано около 7 миллионов военноспособных (трудоспособных!) мужчин, что вызвало нехватку рабочих рук в стране. 7 миллионов — это чуть меньше одной десятой части населения тогдашней Японии. В процентном отношении это значительно превышает долю самураев в токугавской Японии с доминированием в ней воинского сословия (приблизительно 1,3 процента).

Меры по улучшению здравоохранения и качества жизни рассчитаны на долговременную”перспективу и не приносят мгновенных результатов. Но японское общество того времени быстро теряло терпение. Слишком многим казалось, что война на чужой территории принесет облегчение — экспансия обеспечит доступ к материальным ресурсам, позволит многим японцам переселиться на новые земли. В связи с этим и фигура военного человека приобретала