Вторая жена Розанова, тот «друг», о котором он столько пишет в «Уединенном» и «Опавших листьях», была женщиной глубоко верующей, прихожанкой православной церкви. Ведь именно ее религиозность стала поводом постоянных восторгов Розанова, его культа жены, любви, нежности к Церкви — ее Церкви. Многолетнее гражданское сожительство[300] с Розановым она считала тяжким грехом и старалась молитвой, религиозными практиками, добродетельной жизнью и самопожертвованием испросить у Бога прощение. Сама двузначность позиции Розанова по отношению к Христу, православию была для нее также тяжким грехом, и она использовала весь свой авторитет, чтобы отвлечь Розанова от всевозможной «ереси», видя даже в членах Религиозно-философского общества опасных «декадентов». Через нее и благодаря ей Розанов в повседневной жизни был связан с православием и поминутно эту связь осознавал, умея, как никто другой, видеть и переживать всеми силами, гениально, формы и обычаи православия, не раз уходящие корнями еще в язычество.

Жизнь Розанова проходит в бессильном метании между борьбой с христианством, нападками на Христа, любовью к Церкви как бы без Христа, то есть без того, что является сутью Церкви, во внезапных кратких периодах обращения ко Христу, когда сознание смерти указывает ему на бессилие его земных религий, и в постоянном возврате ко все более категорическим, все более резким антихристианским выступлениям.

VII. Дети Бога

Любимая книга Розанова — Ветхий Завет, Новый Завет никогда его не увлекает с равной силой. В Новом Завете он видит только загадку Христа, вещий тон. Иногда, сломленный болью, он возвращается к Евангелию, пишет, что слова «блаженны нищие духом» надо бы читать только в старости, когда человек уже видит свое бессилие и поражение, что таинственного утешения Евангелия не понять, не почувствовать молодому.

Ветхий Завет кажется ему правдой, чем-то невероятно теплым, словно в словах, в строках «течет кровь», и кровь близкая. Люди, хорошо знавшие Розанова, сами мало интересуясь его проблематикой, рассказывали мне, что страстное увлечение всем, что касается иудаизма, граничило у него почти с помешательством. Когда на одном из собраний Религиозно-философского общества известный тогда поэт Минский, еврей, крещенный во втором поколении, сказал в своем докладе, что иудаизм — жестокая религия, Розанов впал в раж и принялся с небывалым пылом защищать иудаизм, потому что именно в нем ощущал ту полноту религиозной и одновременно телесной жизни, которой напрасно искал в христианстве. В своих текстах об иудаизме Розанов вспоминал грехи и преступления еврейского народа и мольбы Моисея, чтобы Бог простил им, и милосердие Бога, услышавшего его мольбы. Розанов противопоставляет этому слова св. Павла, который сказал, что хотел бы быть отлученным от Христа за братьев своих по крови, евреев, и всюду в Евангелии те же самые слова любви, но слова сладки, а смысл горек, и еврейский народ до сих пор остается проклятым народом[301]. Ветхий Завет то и дело возвращает мысль Розанова к евреям, о которых он всю жизнь думает и пишет. Но его эмоциональная позиция по отношению к ним двойственна и противоречива. Он многократно резко выступает против евреев, причем, как я уже говорил, в самые неожиданные моменты. На тысячах страниц его текстов можно было бы собрать целый букет антисемитских высказываний. Еще до войны он вдруг пишет: «„Услуги“ еврейские как гвозди в мои руки, ласковость еврейская как пламя обжигает меня». «Ибо, пользуясь этими услугами, погибнет народ мой, ибо, обвеянный этой ласковостью, задохнется и сгниет[302] мой народ» («Опавшие листья», т. 1).

А в то же время рядом, и много лет спустя, и перед самой смертью — сколько слов восторга и любви он посвящает евреям. «Евреи — самый утонченный народ в Европе („Апокалипсис нашего времени“). Все в Европе ординарно, жестко в сравнении с еврейством»[303]. И дальше он пишет, что это евреи сунули молитвенники в руки человечеству, что если бы не они, Европа была бы еще дикой[304]. В «Апокалипсисе» есть описание еврея, который в марте 1917 года, после того как на него грубо накричал солдат, отвечает дрожащим, наивным голосом: «Мы уже теперь все братья» («Апокалипсис нашего времени»). Розанов на нескольких страницах описывает голос старого еврея, мелодичный, детский, и вдруг в этом голосе старика видит всю поэзию, всю глубину до сих пор живого еврейского духа, еврейской веры, материальной, близкой еврейской чувственности. Любовь Розанова к евреям — это не только «настроение», она идет от глубокого погружения в религиозный мир евреев, среднестатистическому христианину неизвестный и совершенно чуждый.

С этим миром Розанова объединяет прежде всего сходное отношение к полу. Сильнейшим выражением этого отношения является для Розанова обряд обрезания. «Семитизм, — пишет Розанов, — весь уже дан в обрезании. В обрезании заключен уже целый быт, заключен уже целый мир». Вообще, тайна истинного полового сближения известна только евреям и может стать известна только на почве «Господу обрезания»[305].

Освятив пол, евреи, по Розанову, раскрыли тайну рождения, а значит, и тайну земного бытия. Христиане же, втолкнув пол в область греха, пришли к небытию[306]. Розанов обращает внимание на неслыханное значение, придаваемое Иеговой обрезанию в Ветхом Завете. Если внутренний смысл обрезания нигде напрямую не высказывается, то каждому еврею он «прошептан на ухо». Само завещание этого обряда Аврааму исключительно торжественно, а когда жена Моисея, Сепфора, родив ему ребенка, откладывает на несколько дней его обрезание из-за путешествия, Иегова впадает в такой гнев, что Сепфоре удается спасти ребенка от смерти и мести Бога, только немедленно проведя обряд. И Розанов обращает внимание на слова, произнесенные тогда Сепфорой: «Ты жених крови у меня». Это таинственное «обручение Бога» с народом чувствует каждый верующий еврей. В XVIII веке еврейский философ и реформатор Мендельссон на конгрессе просвещенных евреев во Франкфурте вызывает резкое единодушное возмущение и полностью проваливает план религиозной реформы именно потому, что вносит предложение обязательной отмены обрезания. Розанов рядом цитат и примеров из жизни подтверждает и иллюстрирует то, как до сих пор религиозный еврей переживает через обрезание свою таинственную связь с Богом. «Все обрезанные