Печать, которую Баосян взял и затем использовал при изготовлении поддельных счетных книг, куда он тщательно вписал никогда не существовавшие траты. Даже если бы Министр не знал, что Баосян брал его печать, он бы все равно догадался, чьих это рук дело. Кому бы еще хватило смекалки изготовить документы, согласно которым деньги одновременно возникают из ничего и разворовываются?

Кроме того, именно в карманах Баосяна осел весь неистраченный доход от поместья Принца Хэнани. Госпожа Ки была права: на такие богатства можно купить целое царство. Их вполне хватило на то, чтобы уничтожить последнего верного защитника Великой Юани.

Все присутствующие поняли: Великий Хан уже принял решение. Министр тоже сознавал, что протестовать бесполезно. Он с достоинством ответил Хану:

— Это моя печать.

Ни его, ни Советника не пришлось волоком тащить на казнь. Оба аккуратно сложили свои регалии у подножия лестницы: Главный Советник — меч и доспехи, Министр — чиновничью шляпу и мантию. А затем под конвоем евнухов покинули площадь.

Проходя мимо Баосяна, Министр приостановился. Он словно бы резко постарел, но лицо его осталось спокойным. С недобро екнувшим сердцем, с тем чувством, с которым обычно нарываются на драку, Баосян понял: ему хочется, чтобы его обвиняли и стыдили. Хочется, чтобы Министр сказал, каким именно словом называется его поступок. Чтобы прилюдно назвал его, Баосяна, человеком, который наслаждается собственной подлостью. Потому что я хуже всех.

Злоба сверкнула напоказ — точно молния сквозь темные тучи. Он безжалостно сказал:

— Министру следовало доверять своему первому впечатлению. Вам стало противно, когда вы впервые увидели меня, почему же вы пренебрегли этим чувством? Оно было правдиво. Слухи обо мне не врали. Вы просто отказывались в них верить, вот и получили. Ошибочка вышла…

Но, к его глубочайшему разочарованию, Министр не поддался на провокацию. На его лицо легла тень какого-то мрачного чувства, которое Баосян почему-то не смог распознать.

— Я никогда не сомневался — ты добьешься своего, Ван Баосян. Не знаю, какова твоя конечная цель. Но я надеюсь, для твоего же блага, что, когда ты ее достигнешь, тебе понравится результат.

Он пошел дальше, оставив Баосяна безмолвно кипеть. Разумеется, ему понравится! Баосян столько раз воображал момент своего триумфа, что в итоге он стал казаться ему более реальным и ярким, чем все уже пережитое. Он поднял глаза на Госпожу Ки, стоявшую на вершине лестницы. Она лучилась злорадным торжеством, не понимая, за какую ниточку только что потянули. Не замечая, что мир распускается, точно гобелен. Что победа — начало конца, и любой ее последующий шаг будет способствовать восхождению Баосяна к власти, приближая царство тьмы и отчаяния, о котором он мечтал.

* * *

Казнь была публичной и состоялась на следующий день. Баосян на нее не пошел. В это время — и много часов после — он сидел у себя в кабинете в медленно сгущающихся сумерках и неотрывно смотрел на министерскую печать. Та лежала в футляре на столе. И принадлежала отныне — ему. Баосяну было не по себе: в Министерстве никто и ухом не повел. Сколько раз очередного министра смещали — предавали, заменяли, — если и эту историю восприняли совершенно буднично? Чиновники парочками прогуливались по коридору, держась друг от друга на почтительном расстоянии: широкие поля шляп мешали. Неподалеку кто-то заваривал чай из жареного ячменя. Из соседнего кабинета слуги выгребали бумажный мусор. У Баосяна перехватило горло, до того все это было неправильно. Он понял, что все время ждал какой-то особой торжественности момента. Хотел ощущить вкус победы — ведь он навязал миру собственную волю! Но персональный апокалипсис Министра прошел практически бесследно. Словно камень упал в темный омут, по воде пошла легкая рябь — и все исчезло. Так вместо удовлетворения Баосян с упавшим сердцем ощутил необъяснимое отчаяние.

С улицы доносился тоскливый перестук бамбуковых палочек. Пустой, печальный звук. Это был всего лишь бродячий торговец жареными пирожками, но в звуках его колотушки чудилось нечто потустороннее — и отчаяние Баосяна, многократно усилившись, превратилось в дрожь ужаса. На один кошмарный миг он перестал понимать, сон вокруг или явь. Вот-вот случится что-то немыслимое, настолько ужасное, что хочется проснуться…

Все еще дрожа, Баосян ощутил искру нетерпения, которая стремительно разгоралась, переходя в ярость. Такой ли нетерпеливый гнев охватывал Эсеня каждый раз, когда у него на глазах брат давал слабину? Какова бы ни была природа этой жалкой трусости, Баосян вдруг понял: надо не терпеть, а выжечь ее без следа. В ней нет логики. Разве не прошло все как по маслу? Он добился своего, а понадобилось всего-то стать бесчестным и подлым, каковым мир его считал. Фундамент грядущего заложен. Да тут ликовать впору.

Он чуть ли не выбежал из кабинета. Снежные облака набухли, но всё не могли заплакать. Или уснуть. Отчаяние и гнев цеплялись друг за друга, точно шестеренки. Баосяну отчаянно хотелось хоть какого-то облегчения. У самой цели он чуть не столкнулся с повозкой, катившей в противоположном направлении. Госпожа Ки навещала сына. Ее холодный взгляд из-за шторки говорил, что она знает, куда направляется Баосян. Чего хочет. «На этот раз, — зло подумал он, — ты не ошиблась».

Третий Принц слонялся по своей помпезной приемной и вертел в руках чашу с вином. В воздухе висел аромат парфюма его матери. Когда Баосян возник на пороге, бородатое лицо принца прорезала широкая улыбка:

— Явился призрак! Мне говорили, Министра доходов казнили, ан нет — вот он собственной персоной.

На миг Баосяна пригвоздило к ковру. Радость Третьего Принца показалась ему непристойной. Да он же счастлив. Самому Баосяну счастье казалось чем-то иномирным. Впрочем, и Третий Принц был не вполне искренен в своих чувствах. Он радовался потому, что победу праздновала его мать. Она влила в него, как в кувшин, свое торжество и восторг, пока сидела в этой самой комнате, переполненная удовлетворением — тем самым, которое Баосян, обеспечивший ей победу, никак не мог ощутить.

— Воистину день двойного счастья! — он не смог скрыть презрительных ноток в голосе. Да и не хотел, пожалуй. Гнев, словно черная река в половодье, вот-вот затопит берега. — Не только враг повержен — торжествующая победительница в виде исключения даже нанесла визит собственному сыну.

Третий Принц благодушно пропустил подколку мимо ушей.

— Я никогда не видел ее такой довольной. Слыхал? — Он осушил чашу и отшвырнул, но та не разбилась, а бодро покатилась по ковру. — Мама упросила Великого Хана заменить казнь на четвертование. — Сверкнула белозубая мальчишеская улыбка: с таким безличным восторгом разрушения дети обрывают крылья стрекозам. — Ей хотелось насладиться местью тому, кто вечно ходил гордецом, смел носить во дворце тот черный доспех, словно он Хан. Она