Генерал с адъютантом ссыпаются вниз по лестнице вместе с жандармами и гренадерами, недостаточно проворным дают пинка; дверь в зал инспекторов с треском захлопывается. Ну и как теперь быть? "Победа или смерть, — шепчет Вердьеру адъютант, — надо выломать дверь".

Все снова поднимаются на второй этаж. Комендант стучит в двери — они заперты и, похоже, чем-то блокированы изнутри. Жандармы выбивают доски прикладами; отряд врывается внутрь, начинается драка. Завидев Пишегрю, генерал-доброволец, пришедший вместе с гренадерами, выхватывает у одного из них ружье, чтобы пронзить изменника штыком; Пишегрю вырывает у него оружие и сгибает штык дугой, возвращает ружье солдату и сам идет к дверям. На него смотрят с уважением. Силы слишком неравны; инспекторов вяжут и выволакивают во двор, запихивают в фиакры и увозят в Тампль.

Привратник всполошился, когда по узкой улочке загромыхала вереница карет, а уж увидев, кого ему доставили среди ночи — депутатов, лиц неприкосновенных, — он попросту сбежал. Его бегство обнаружили не сразу и довольно долго ждали во дворе. Поняв, в чём дело, адъютант Вердьера сам записал всех в журнал и развел по камерам. Пишегрю отдал ему на память свои пистолеты, которые никто и не подумал у него отобрать. Это было наградное оружие, Версальской работы; Директория вручила их генералу за ратные подвиги.

— Кто этот человек, который хотел меня убить? — поинтересовался он.

— Генерал Пенко.

— А, помню-помню. В Голландии я посадил его на гауптвахту..

Тюильри и Манеж заперты и под надежной охраной, в Люксембургском дворце полно военных и депутатов. Баррасу докладывают, что Лазарю Карно удалось сбежать. Он сурово сдвигает брови; офицер виновато опускает голову. На самом деле всё так и было задумано: пикеты, расставленные в саду, должны были "не суметь поймать" Карно, но молоденькому офицеру об этом знать не обязательно.

Светает. Баррас приказывает дать выстрел из сигнальной пушки.

По всему Парижу идут аресты сообщников Пишегрю; на столбах вывешивают плакаты о раскрытии и подавлении роялистского заговора; малочисленные отряды "золотой молодежи" разогнали без единого выстрела — черные воротники трещат в сильных руках солдат.

Совет Пятисот собрался в театре "Одеон", Совет старейшин — в Медицинском училище; это ничего: они напуганы и уже неопасны. Еще вчера они считали себя силой, ведь за ними стоит народ, — где этот народ сейчас, что ж он не защитил своих избранников?

Конечно, Пишегрю, председатель Совета пятисот, не рассчитывал исключительно на новые выборы, чтобы забрать всю власть в свои руки, он тоже готовил переворот. Просто Баррас опередил его — всего на один день.

Восемнадцатого фрюктидора Воблан должен был произнести речь в Совете пятисот, потребовав ареста "триумвиров" — Барраса, Рюбеля и Ларевельера, а Пишегрю перешел бы от слов к делу. Но вот этот день наступил, и Пишегрю уже в Тампле.

Что скрывать, Баррас получил фору благодаря Жозефу Фуше. Верткий как уж, он из "Жиронды" всполз на "Гору", а сброшенный с нее, не утонул в "Болоте". Фуше знал всё и всех и снабжал Барраса ежедневными полицейскими сводками: кто, где, с кем, о чём. Это было и в его интересах: если бы роялисты взяли верх, "лионскому палачу", набившему свой личный погреб конфискованным бургундским, не простили бы расстрелов аристократов картечью — так быстрее, чем на гильотине. "Кровь преступлений удобряет почву свободы и укрепляет ее мощь" — так он оправдывался перед Робеспьером, а когда понял, что не оправдаться, примкнул к тем, кто его сбросил. По словам Фуше, заговорщики собирались убить Барраса, чтобы он "ответил за девятое термидора". Найдется ли в Тюильри и Люксембурге хоть один человек, на чьих руках нет ничьей крови? У Карно они в крови по локоть! Вот почему народ не пойдет никого защищать — они все одним миром мазаны. А "новые люди" — лавочники, интеллигентики, разбогатевшие крестьяне — побоятся замараться красненьким. Пишегрю-то грязи не боится, и деньги для него запаха не имеют: Лазарь Гош даже не принял агентов "белой партии", а Пишегрю польстился на миллион наличными, звание маршала, губернаторство в Эльзасе и замок Шамбор, это из-за его бездействия Журдану пришлось отступить на левый берег Рейна… Если бы не Буонапарте, его предательство не раскрылось бы, ведь военный министр Бартелеми ему кум.

Ожеро теперь требует идти дальше: зачем было устраивать переворот, если всё останется, как было, — Совет пятисот, Совет старейшин, Директория из пяти человек? Баррас должен править один! Ура Баррасу! И Талейран тут как тут: не нужно быть слишком мягкотелыми! Какая депортация? Гильотина! Как говорил Барер, только мертвые не возвращаются.

О нет, они возвращаются! Умерев, преступник становится мучеником. Это живому никто бы руки не подал, а мертвого поднимают на щит. И вот он уже тащит за собой в могилу своих убийц. Дантон не зря не хотел отдавать под трибунал жирондистов, хотя и был с ними не согласен. Кровь Дантона пала на Робеспьера, кровь Робеспьера на… Нет, Баррас разорвет этот порочный круг! Уже разорвал. Барера же не казнили; его должны были выслать в Кайенну, как и Колло, но судно оказалось не готово, и он сбежал. Он до сих пор где-то прячется; беглый преступник не опасен: он никому не верит и всех боится. Вот почему Баррас позволил сбежать Карно. Пишегрю и Бартелеми вышлют в Гвиану; надо написать в Ла-Рошель, чтобы судно подготовили заранее.

А Талейран, однако, выдал себя. Баррас всегда презирал его: беспринципный лицемер, способный продать что угодно и продаться кому угодно. Это Жермена де Сталь, дочь Неккера и жена шведского посла, уговорила Барраса ввести ренегата-спекулянта в правительство: человек, от которого все отвернулись, будет лобызать единственную протянутую ему руку. Талейрана сделали министром иностранных дел, он тотчас известил об этом генерала Буонапарте, отправив ему в Италию подобострастное письмо; Буонапарте в очередном рапорте Директории написал, что сделанный ею выбор "делает честь ее проницательности". Возможно, он в самом деле так думает, но главное — он хотел, чтобы Баррас знал о письме Талейрана. Этот корсиканец не так прост…

— Вы главный человек в Директории, ее костяк и правая рука, у вас военная жилка, вы замените Карно! Если бы я имел счастье стать вашим коллегой, я почел бы за высшую честь повиноваться вам во всём, как сын повинуется отцу!

Баррас стиснул зубы. Как же он ненавидит этого подхалима! Если бы не Жермена… Чем этот хромой дьявол ее околдовал? И заодно Жозефа Шенье, который добился, чтобы Талейрана вычеркнули из списка эмигрантов и вернули во Францию. Душа нечестивого человека — бездонная бочка, это говорил еще Сократ. Талейрану, видите ли, мало быть министром, чтобы "творить добро"! Рюбель уже как-то вывел его на чистую воду: министр иностранных дел ни черта не смыслит в международной политике, его ума хватает лишь на то, чтобы плести интриги и сыпать остротами в салонах, а рапорты, речи, инструкции дипломатам, даже письма за него сочиняет какой-то аббат — видимо, чем-то ему обязанный. Талейрана вызвали в Директорию, и Рюбель велел ему высказать свое мнение о важных переговорах в Алжире, дав заодно оценку берберийским державам. Министра это затруднило, он пожелал изложить свои мысли письменно. "Вот вам перо и бумага, садитесь за стол и пишите", — сказал безжалостный Рюбель. Талейран что-то писал, черкал, начинал заново, потом сказал, что здесь невозможно сосредоточиться, ему необходима тишина его кабинета, он напишет рапорт там. И в самом деле, через несколько часов после его ухода Рюбель получил рапорт — прекрасно составленный и обоснованный, но явно написанный чужой рукой… Не быть Талейрану членом Директории! Среди министров найдутся достойные люди.