Он посмотрел на меня ничего не выражающими глазами.

– Тебе не нужно ехать во Вьетнам, – объяснила я. – 31 августа – это не твоя дата рождения.

Он выдернул у меня свои руки и ненадолго задумался, прежде чем спросить:

– Тогда какая же – моя?

– Я не знаю, – ответила я.

– Но… – начал он, достал из кармана свидетельство о рождении, развернул его и разгладил на коленке.

– Это подделка, – со стыдом произнесла я, вместе с ним уставившись на бумагу.

Ему было необходимо, чтобы в ответ на его потрясенное молчание я засыпала его подробностями – о том, когда он родился, откуда он родом, как я допустила такой обман и каким образом планировала теперь отмотать обман обратно, чтобы спасти его от войны, – но в этот момент я осознала, что у меня нет ответа ни на один вопрос, который он вправе мне задать.

Тут, будто в идеально срежиссированной трагедии, со скрипом распахнулась задняя дверь-сетка и захлопнулась за Полом, внезапно пришедшим из университета раньше обычного своего обеденного времени. Лукас вскочил на ноги и затолкал документ обратно в джинсы.

Я встретилась с ним взглядом и без слов взмолилась не говорить отцу о том, что я ему рассказала. Но он в ответ посмотрел на меня такими пустыми глазами, что я прошептала: “Лукас, пожалуйста”.

Для моего милого мальчика все это было уже слишком. Пол принялся, как это с ним всегда бывало, цепляться к Лукасу – за слишком свободно наполненную стиральную машинку, за обед, за то, что отвлекает мать от домашних дел, – и тут Лукас взорвался. Двадцать лет тирании Пола, накапливающейся у него внутри, теперь рванули наружу как из пушки. Лукас дал ему такой отпор, какого я от него в жизни не видела, на каждое оскорбление ответил встречным и наконец объявил во всеуслышание правду, которой прежде никто и никогда не произносил вслух: Пол ему никакой не отец, и он этому чертовски рад.

– Очень хорошо, – свирепо проговорил Пол, и по лицу его вместо изумления расползлась злобная ухмылка. – Одной обузой меньше.

Как олень, внезапно обнаруживший погоню, Лукас на мгновенье замер в ошарашенном оцепенении – и бросился бежать. Добежав до конца двора, он остановился, оглянулся на меня, с пылающими щеками, по которым лились слезы, и прокричал:

– А как же Макс?

– Макс не знает, – ответила я, неправильно поняв его вопрос.

– Нет, – перебил он, рыдая уже в голос. – Макса ты как спасешь?

Он хотел сказать, от Вьетнама. Он хотел сказать, как же я могла одного сына спасти, а второго – нет.

– Лукас, Макса я спасти не могу, – поперхнувшись, проговорила я.

На одно чудовищное мгновенье мои слова повисли в воздухе между нами, и тут он легко и грациозно перескочил через забор и исчез.

Я упала на колени в весеннюю траву, а Пол скрылся в доме.

Я уверяла себя, что мой сын просто убежал к реке. Но вечером позвонил Макс и сказал, что из квартиры исчезли все вещи Лукаса. Лезвие правды нанесло мне в тот день так много ударов, что я солгала Максу – притворилась, будто не видела его брата. Забытое в машинке белье я переложила в сушилку и потом плакала, складывая вещь за вещью, тщательно разглаживая каждую складочку, чтобы одежда лежала аккуратной стопкой, когда бы он за ней ни вернулся.

Через неделю мы получили открытку с изображением небоскребов на фоне снежных вершин. Я дрожащей рукой перевернула открытку, чтобы прочесть надпись на обороте. Там четким знакомым почерком моего сына была выведена дата – 18 марта 1970 года – и вердикт: “Зачислен на военную службу в Денвере. Больше для вас не обуза. Скажите Максу, чтобы не держал зла. Спасибо за все. Лукас”.

Ожидание

Я все ждала, когда Макс начнет задавать вопросы. Но, казалось, его не беспокоил ни внезапный призыв Лукаса, ни его собственная предстоящая медкомиссия и зачисление на службу.

– Ма, всего два дня осталось, – хвастливо объявил он за куском моего яблочного пирога.

Он отпустил длинные волосы, и их бы давно следовало помыть. Глаза у него были красные и мечтательные.

– Скоро буду на месте вместе с остальными засранцами, прикончим там с Лукасом кучку коммуняк, то‐то повеселимся.

Война была для него приключением из альбома с комиксами, а воображаемые джунгли Юго-Восточной Азии – глупой площадкой для игр.

– Извини, – хихикнул он, поймав мой встревоженный взгляд. – Просто, блин, дождаться не могу.

В то утро, когда он ушел на призывной пункт, я сидела у телефона. Я представляла себе, как он стоит в очереди с другими подпрыгивающими от нетерпения молодыми людьми, все ждут, пока объявят их дату рождения, проведут медосмотр, остригут машинкой, выдадут каждому зеленую форму и блестящий жетон на серебряной цепочке. Он должен был позвонить, когда закончит. Я читала журналы и ждала. Сделала себе на обед тост с рыбным салатом и ждала. Перенесла телефон поближе к открытому окну и заняла руки подрезанием розовых кустов в саду, успокаивая себя тем, что он просто забыл позвонить. Когда Пол вернулся домой с работы, я приготовила ужин и поставила перед ним тарелку. Сказала, что от Макса за весь день нет вестей.

– Он не ребенок, чтобы обо всем отчитываться мамочке, – насмешливо проговорил Пол.

– Ты прав, – сказала я, как и во всех других случаях.

Но что‐то было не так, и я это знала. Просто надо еще подождать, и все разъяснится.

Война

Я боролась с тревогой всю ночь. На следующее утро села в автобус, полный застывших взглядов, и подошла к свободному месту рядом с мальчиком в полном солдатском обмундировании. Он невидящим взглядом смотрел прямо перед собой и, казалось, меня не заметил, но все же сунул зеленую холщовую сумку между черных ботинок, чтобы я могла сесть. Мое спасибо осталось без ответа.

От мальчика пахло войной. Я сидела, окутанная его сложным запахом пота, сигарет, алкоголя и чужбины.

– Домой? – спросила я.

– Может быть, – тихо ответил он, продолжая смотреть перед собой.

Я сошла на остановке “Двенадцатая улица”. Пошла к дому Макса, в дороге размышляя над тем, неужели и Лукас, от которого всегда так чисто пахло дезодорантом “Спид-стик” и мятным ополаскивателем зубов, теперь тоже пропитался войной?

Я еще не успела подняться по металлической лестнице, но через прутья галереи уже увидела открытую входную дверь в квартиру Макса и визг гитар из его стереосистемы. На стук он не ответил, и я вошла. В квартире повсюду был мусор – коробки из‐под