Навязчивые мысли о проведенных вместе ночах не давали сосредоточиться днем. Тристан подыскал съемное жилье на Аделэйд-стрит, в полумиле от дома Люси. Дом имел респектабельный фасад и неприметный задний вход, а хозяев никто никогда не видел. Люси не спрашивала, как Тристан разузнал о таком жилье, очевидно, служившем единственной цели: способствовать незаконным любовным связям. И уже целую неделю Люси почти каждый вечер после заката приходила туда, оставляла дверь незапертой и ждала. Ждала шагов Тристана. Ждала до судорог в животе, чтобы он возник в дверном проеме и впился ей в губы.

По всем параметрам интрижка с негодяем в арендованных комнатах была верхом морального падения. Клеветники правильно оценивали Люси, не причисляя ее к настоящим женщинам и считая безнравственной. А она чувствовала себя настоящей женщиной на скрипучем матрасе, когда лежала, удовлетворенная, на груди Тристана, – хотя должна была бы чувствовать себя грязной. И какими бы непристойными вещами они ни занимались, Люси оживала в его руках, оживала во всех смыслах, о которых раньше и не подозревала; словно наконец становилась собой под его прикосновениями. А еще она не слышала из уст Тристана ни слова осуждения. Его губы доставляли только удовольствие. И поскольку Тристана было невозможно шокировать, Люси свободно высказывала свое мнение, без оглядки на то, приемлемо это или нет. В его руках она дышала полной грудью и пьянела от воздуха.

– Люси?

Она очнулась. На нее смотрели три пары глаз.

– Да. В настоящее время я затрудняюсь найти возможность опубликовать наш доклад.

Это не было ложью; к тому же документы о передаче акций застряли у совершенно сбитого с толку адвоката Бидля…

– Люси?

Теперь подруги смотрели на нее с завуалированным изумлением.

– В чем дело?

– Мы… э-э… уже давно говорим не о докладе, – осторожно напомнила Хэтти. – Сейчас мы обсуждаем ярмарку на бульваре Сент-Жиль.

– Прошу прощения. Ну конечно же, ярмарка.

Причем ежегодная ярмарка на одном из главных бульваров Оксфорда, привлекавшая гостей со всей Англии.

– Она состоится через три недели, верно?

– Верно, – ответила Аннабель. – Будем ставить палатку? Раздавать листовки? И как насчет транспаранта?

– Это рискованно – политические акции на ярмарке, – вздохнула Люси.

Ярмарка на бульваре Сент-Жиль всегда привлекала много посетителей, поэтому их ячейка тоже должна быть представлена. Однако на фоне цирковой музыки и демонстрации изобилия, свойственного ярмарочной атмосфере, суфражистки с их лозунгами выглядели неуместно строгими, как будто они стремились исключить радость из жизни людей; примерно в таком Люси неоднократно упрекали, причем в недвусмысленных выражениях, когда феминистки устраивали свои акции на праздничных мероприятиях. К тому же в центре Оксфорда активисток из числа студенток университета могут увидеть преподаватели, а в университете суфражисток не одобряли.

– Мы обязаны участвовать, – заявила Катриона. – Я слышала, на ярмарке опять установят летающую трапецию. Помните, в прошлом году женщинам и девушкам разрешили один день пользоваться аттракционом, а затем допускали только лиц мужского пола? Наверняка множество женщин с негодованием будут смотреть на это и вспоминать, как они однажды принимали участие?

Хэтти отчаянно закивала:

– Наверху подвешивают фрукты. Как тут устоять от соблазна полетать на трапеции?

Предложения дельные, жаль, что Люси сама не догадалась. Это на нее не похоже – упускать возможность вербовки новых соратниц.

– Отлично. Давайте подготовим листовки и распространим их в толпе рядом с аттракционом – это лучше, чем откровенно политические лозунги. Аннабель, у тебя есть время?

У нее самой времени действительно не было – завтра нужно присутствовать в лондонском офисе и проводить собеседование с очередной группой потенциальных кандидаток в машинистки и секретарши; а еще над головой дамокловым мечом висит кампания леди Харбертон, до которой у Люси так и не дошли руки.

– Я набросаю начерно текст к листовкам, – сказала Аннабель. – Кстати, не забудь: у тебя через две недели встреча с лордом Мелвином по поводу будущих поправок Монтгомери в Вестминстере.

Люси без энтузиазма нацарапала строчку в ежедневнике. Список задач все увеличивается… Она почти простила себе, что мысли опять забегают вперед в предвкушении грядущей ночи.

Придет ли Тристан?

Почему он приходит, почему ему до сих пор не наскучила их связь? Прошлой ночью Люси задумалась: а что, если овладеть ее телом недостаточно для мужчины с такими запросами? Что, если он замахнулся и на ее душу?

Тристан лежал на спине, еще не вполне очнувшись от сонного блаженства, и наслаждался ощущением волос Люси на своей обнаженной груди. Зимние ручьи на нагретых солнцем камнях. Его поэтическая натура воспротивилась нелепой метафоре. Люси вызывала чрезвычайно витиеватые сравнения и чувства, однако нищим выбирать не приходится, надо радоваться, что наконец слова пришли в голову. Конечно, Люси отвергнет идею стать музой, невольно вдохновляющей мужчину одним лишь фактом своего существования.

Она спала, и Тристан взял прядь ее волос и пропустил сквозь пальцы. Он мог заниматься этим бесконечно, а также бесконечно испытывал соблазн обматывать этими локонами запястья, шею, член, чтобы закутаться в сладкий кокон по имени Люси. Однако сквозь шторы пробивалось утреннее солнце, а издалека доносились звуки пробуждавшейся Аделэйд-стрит, позвякивали ведра и стучали копыта. Вот опасность маленьких комнат, предназначенных для любовных утех: в их стенах теряется связь с назойливой реальностью и утрачивается чувство времени.

Он осторожно переложил Люси на спину и оперся на локоть, чтобы полюбоваться видом. С вечера она так и не надела ночную рубашку, позволив ему видеть себя полностью, от чего Тристан, разумеется, не отказался. Сколько лет он представлял в мечтах ее грудь! Строгие серые платья не пропускали взглядов, и мозг предавался фантазиям, воображая все – от маленьких пупырышков на мальчишеской груди до неожиданно щедрого лона. Он любил ее грудь такой, как есть, – потому что это ее грудь, и он наконец до нее дорвался. Вот и сейчас – наклонил голову, поймал языком нежный розовый сосок и принялся лизать его, чувствуя, как тот набухает от возбуждения.

Люси завозилась на постели. Тристан повернул голову и стал наблюдать, как ее ресницы постепенно приподнимаются.

Не отводя глаз, он скользнул рукой по ее животу и ниже, к бедрам; ласки сделались более целенаправленными. Люси подвинулась, беспокойно высунув ногу из-под простыни. Тем временем пальцы Тристана перебирали нежные волоски между ее ног. Наконец Люси издала слабый стон.

– Доброе утро. – Тристан снова поцеловал ее.

Она легким шлепком оттолкнула его назойливую руку.

– Я поражен. – Он прищурился.

Люси закрыла глаза и вновь застонала.