Шрифт:
Закладка:
Гайдаевский выбор актеров всегда был очень точный. В этом плане у него в картинах нет проколов: „Ах, если бы в этом месте был такой-то артист!“ Леонид Иович не выискивал актеров, как некоторые режиссеры, а твердо знал, кто ему нужен для данного фильма. Он отбирал, хорошо зная, что ищет. И находил. В особенности это было ярко выражено в эпизодических ролях, на которые приглашались большие артисты, настоящие мастера, даже на самые маленькие эпизоды. Но зато это был снайперский выстрел в десятку.
Гайдай никогда не позволял себе пустопорожней болтовни. Он интересно рассказывал, но никогда не был душой компании. Он был человек скорее мрачный. Когда готовили и устанавливали кадр, что-то напевал, тихо мурлыкал себе под нос. Он любил после того, как сцена закончится, не сразу говорить „стоп“. И камера продолжала работать. „Если я не говорю «стоп», продолжайте“. – „А у нас сцена кончилась“. – „Раз не сказано «стоп», значит, не кончилась“. – „А мы не знаем, что делать!“ – „Но вы же в роли! Подумайте, что органично для вашего персонажа. Как бы он поступил?..“ Были артисты, которым это очень не нравилось. Помню, один знаменитый актер настолько это не переносил, что просто приходил в бешенство. „Как это так? Я закончил, значит и сцена закончена. Что я должен еще играть?!“ А мне этот гайдаевский стиль нравился. В нем было что-то такое, чего в нормальной ситуации добиться очень трудно, а то и невозможно. Непредсказуемые и оттого смешные реакции. Правда, я тоже, как правило, не был к этому готов. Когда Гайдай не останавливал съемку, я не всегда знал, что мне делать. Но пытался как-то выбираться из положения.
Гайдай вдруг из‐за камеры мог сказать: „Упал, засмеялся, стал серьезным… Стоп!“ Он любил такие штуки проделывать. Я поначалу не мог понять, зачем ему это нужно. И даже однажды спросил: „Леонид Иович, зачем вы это делаете? Из хулиганства?“ Он ответил: „Нет. Иногда актер может сотворить такое, чего и сам не ждет, а я потом могу этот кадр вставить в какую-нибудь другую сцену. Иногда достаточно сделать такую крошечную вставку, и сцена может стать не просто смешной, а уморительной“. И правда, ведь актер вдруг что-то делает неожиданно для себя самого. Гайдай это понимал и часто пользовался таким приемом.
Он мог сказать: „Так, неплохо… Все вроде сходится. Но знаете, Вячеслав Михайлович, что еще нужно найти? Такой фамильный жест“. „Леонид Иович, а что такое «фамильный жест»?“ – „Если вспомнить из истории кино, то, например, Ванин[444] в одной из своих ролей расчесочкой так, как бы машинально, несколько раз елозил по полулысой голове. Это и было его «фамильным жестом». Есть люди, которые, разговаривая, делают такое движение головой, будто у них шея болит… Что это значит, никто не понимает, но роль окрашивается. «Фамильный жест», особенно если это характерная, комедийная роль, всегда хорошо работает“.
Начав сниматься в картине „Не может быть!“, я стал придумывать себе „фамильный жест“. Но сам не мог его найти. Мой герой торговал пивом, но у меня не было такой жизненной практики, а в плане поиска жеста практика и привычка очень много значат. Так вот мы с Леонидом Иовичем для этого хапуги-братца нашли такой жест. Произнося: „А-ха“, он вытирает двумя пальцами – большим и указательным – углы рта. И так как в фильме это несколько раз повторялось, то возник какой-то жульнический полутюремный подтекст роли, что-то наглое, нахрапистое и угрожающее… Помните, когда Светин вылезает из дырки в заборе и смотрит на меня, а я делаю свой „фамильный жест“, он тут же прячется обратно… Сразу понял, с кем имеет дело и что его ждет. Без слов. Конечно, артисту все не объяснишь и не расскажешь. Вообще-то, мне кажется, рассказывать артисту, как он должен играть, неблагодарное дело. Пусть все будет сказано трижды глубоко, но каждый актер все поймет по-своему. А вот почувствовать, отобрать и показать самому – в этом и есть талант режиссера. При этом Леонид Иович никогда не обращался к актерам на ты. Только на вы. Он не любил фамильярности. И я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь сказал ему: „Лень, здравствуй!“, за исключением его жены Нины Павловны Гребешковой, да и то вне рабочих условий. Много можно говорить и вспоминать про его картины, его работы, но всего не упомнишь, но в деталях есть все равно самое главное – великая и благодарная память о Леониде Иовиче Гайдае».
* * *
Рабочие сценарии Гайдая испещрены пометками и рисунками. Он постоянно обдумывал будущие кадры, эпизоды, комические ситуации. Записывал приходившие ему на ум меткие выражения, необычные и смешные поступки. Он продумывал все, вплоть до позы актеров и направления их взглядов. Эти записи – дневник его жизни. Но Гайдай еще умел и заразить сотрудничавших с ним людей своим чувством юмора. Так, например, ставшая крылатой фраза «Чей туфля? – Ой, мое, спасибо» была придумана Вициным.
А вот снимали Леонида Иовича до обидного мало. Гайдай не принадлежал к числу, как сейчас говорят, культовых режиссеров. Никто не предполагал, что пройдут годы, а его фильмы будут жить – вне моды, политической погоды, конъюнктуры. Он и сам не любил сниматься, предпочитая находиться не перед камерой, а на привычном месте – за нею. Его удивительная доброта, энергия, юмор и поныне щедро передаются с экрана.
Уникальный дар видеть юмор в обыденном и повседневном оказался не такой уж легкой ношей. Судьба не всегда благоволила Гайдаю. Но он пронес свой дар с удивительным спокойным упорством, почти всегда точно зная, что он должен делать. Он умел в мельчайшей детали, в мелочи показать вселенную человеческой судьбы.
Сегодня стал ясен масштаб личности Гайдая и его искусства. Говорят, от великого до смешного один шаг.
