семь десятков народа наберется. Потерпи, Оленька, переболеется.

– Ты же сама говорила, что это не последняя экспедиция, – поддержала Семеныча Сима.

– Скорее всего, – задумчиво ответила подруге Оля, внимательно наблюдая за кружением чаинок в остатках напитка, – только я туда больше не ходок. Сама видела, как мне плохо было.

– А не царское это дело, – припечатала Серафима.

– Ты лучше подумай, как такие экспедиции нормой сделать, – посоветовал Жех. – А еще лучше – подумай, как это дело под себя подмять. Поверь моему опыту, оно того стоит. Давид твой, даром что бандюк, мужик толковый.

– Он не бандюк, он наоборот, – горячо возразила Ольга. – Ты бы видел, как он держится! Царь грузинский, хоть и страшóн, как Квазимодо! Но это неважно! С ним поговоришь две минуты – и уродства не видишь.

– Что, тоже силач-горбун? – подначила Сима, тихонько радуясь, что подруга чуть оживилась, а то бубнила свои байки, как будто прогноз погоды зачитывала.

– Не, не горбун, – улыбнулась Ольга, смотря в никуда и рисуя образ нового друга в воображении. – Просто невысокий совсем. Зато плечи шире, чем у Пашки. Насчет силача не знаю, а драчун точно. – Голос рассказчицы потеплел. – Майора, который Пашку подставил, отметелил. А там хряк пудов на шесть был.

– Я б тоже отметелил, – скрипнул зубами Жех Семеныч. – Как представлю себя на месте Пахиного бати, так нутро обрывается. И честно тебе скажу: про другой мир навряд ли поверил бы. Как бы глупостей мужик не наделал. Кто бы со мной про магию там, дома, заговорил… Да я б в глаз плюнул, а потом кулаком растер.

– Мы майору пяток фокусов показали, так что он объяснит, – с неуверенной надеждой сказала Ольга. – Меня, если честно, больше Павлушка волнует. Как бы не захандрил парень. Семеныч, поговорил бы ты с ним, а? Как мужик. Передо мной он хорохориться станет.

– А и поговорю. Вот прямо сейчас и поговорю. – Семеныч решительно хлопнул себя по сухим жилистым ляжкам, встал и начал деловито собирать остатки сала и хлеба в пакет. – Зови его. И вот еще что, девки. Вы на озеро не суйтесь. Сегодня мужской день.

– А нам, девочкам, тоже есть о чем потрепаться, – игриво заявила Серафима и выудила из недр своего похудевшего узла полупустой штоф вчерашнего кофейного ликера. Жех с комичным возмущением вскинул руки.

– И ты молчала!

– Это сладкое, Жень. Куда под сало с чесноком сладкое? – заступилась за подругу Ольга. – Жень, ну не обижайся. – Попытка подлизаться вышла не очень. – Если хочешь выпить, скажи Пашке. Он в крепость метнется и принесет. Там есть.

– После таких новостей мне вообще лечение положено! – Сипловатый баритон старого партийца дал петуха. Не иначе как от крайнего душевного возмущения. – Не буду я никого гонять! Оль, ну ты не тупи, а? Ты же мне сама штоф выдала на политические нужды. Так что парня рано не жди!

– Тёть Оль, звала? – Пашка и Раш выступили из пустоты. Подуставшая от дрессуры Тырька тут же кинулась к Оле утешаться. Самозабвенно и с удовольствием. На несколько мгновенией щена и наездница слились сознаниями, после чего Оля не сразу вернулась в реал – теперь она твердо знала, что Мусю нельзя цапать зубами, тыкать бивнем и лупить хвостом. Иначе Раш этот самый хвост откусит. Кысю можно легонько трогать лапой, гладить меховым подбородком и тарахтеть в ухо.

– Тыр-тыры-тыр-тыр-тыр-тыр, – тут же продемонстрировала щена новый навык, выдав на одном дыхании бесконечную руладу.

– Ах ты моя трындулеточка, – немедленно умилилась Оля. – Муся так не умеет.

Мужчины ушли по-английски, кто же выдержит такое лютое сюсюканье?

 

– Ты чего так раскисла, Оль? – Сима не сводила внимательных глаз с подруги. – Давай выкладывай. Ты явно не все рассказала.

Ольга побледнела, и Сима потянулась подлить еще ликерчика.

– Про ту свою семью вспомнила, да, Оль? – Ответа Серафима не ждала, и так все понятно. – Я не буду тебе говорить: забудь. Сама знаю, что не забудется. Отодвинь. Отодвинь, Оль. Как отодвинула детство и юность. Как девяностые отодвинула.

– Давид их нашел в интернете, фотку показал. Я теперь бабушка, Сим, представляешь? – Оля улыбалась, а на улыбку скатывалась слезинка. – Внучечку Оленькой назвали. Такая лапочка!

– Ох ты ж! – На Олю пахнуло острым, пряным, как корица, сочувствием. Сима все понимала. Понимала, как трудно отпустить то, чем жила большую часть жизни. Как смешивается радость от того, что у родных все хорошо, с тем, как царапает душу, что им хорошо без нее. Как неловко, что и ей уже привычно без них.

– Тебе, Симушка, легче, у тебя два года было, чтобы отодвинуть. А у меня только три месяца осознанных. Я, знаешь ли, привыкла, что замужем. Только-только осознавать начала, что одна теперь.

– Разве ты одна? – Сима перебралась на скамью к Оле, обняла и прижалась лбом к ее виску. – Разве я не замечаю, как наше благородие на тебя смотрит и как ты мягчеешь, когда его взгляд ловишь? Это даже Семеныч учуял, хотя он вас вместе и видеть-то не видел.

Ольга не отвечала, только прижалась потеснее.

– Неужто до сих пор мужа любишь? – с опаской спросила Сима и заглянула в лицо подруге.

– Люблю, конечно. Родной же человек, самый главный после дочки. Я никогда не спрашивала, Сим, – Оля не пыталась перевести тему, просто ей было важно понять, – но почему ты оказалась одна в хосписе?

– А мне повезло куда как меньше, чем тебе. Сыночка я родила одна, по залету. Оченно мне свезло, что наследственность хорошая оказалась, и парень толковым получился. А женское счастье ко мне поздно пришло, почти в сорок. Муж мой на двенадцать лет меня старше был, у него как раз семья распалась, когда мы встретились. Дети у него уже выросли, пристроились. Причин жить в супружестве не осталось, вот и разошлись полюбовно, каждый к своей свободе. Жена так захотела. Решили не мешать друг другу жить, как душа просит,