Шрифт:
Закладка:
«Так не напашешь много. А ведь давали обещание по гектару в день пахать!» — сказал он недовольно.
«Давать-то давал, но таким плугом я пахать не буду, — сказал я, — видите, колеса разные! Одно вон какое большое, а другое — курам на смех».
«Это вредительство!» — возмутился представитель и поскакал в село, и там щеголь был посрамлен кузнецами.
Один торговец мантами попросил Авакри-аку покрыть крышу дома. Закончив работу, Авакри-ака получил заработанные деньги, сделал кое-какие покупки и отправился домой.
Через несколько дней торговец опять встретил Авакри-аку и высказал недовольство его работой.
— Недобросовестный ты человек, Авакри, — сказал он. — Целый месяц я кормил тебя отличными мантами! А как ты крышу мне покрыл? Протекает еще хуже, чем раньше!
— Ты сам виноват, мой друг! — ответил Авакри-ака, не задумываясь.
— Я виноват?! Крышу-то крыл не я! — возмутился тот.
— Крыл-то не ты, а вот дырявыми и рваными мантами кормил ты. Каковы манты — такова крыша, мой друг! — сказал Авакри-ака.
Когда я после семилетней службы в армии вернулся в родное село, первым из близких друзей отца я встретил в нашем доме Авакри-аку. Он был таким же, как и прежде, крепким, поджарым, в чуть углубившихся глазах горели те же искорки озорства, и на лице его по-прежнему жила лукавая улыбка — предвестие неожиданных острот и очередных «самых правдивых» историй.
Все эти суровые годы он был неразлучен с моим отцом, который уже не был так подвижен, оставил даже охоту и потому, видимо, еще больше, чем прежде, нуждался в обществе своего жизнерадостного друга.
Есть люди, просто необходимые друг для друга. Мой отец и Авакри-ака были именно такими людьми. И это с особой ясностью я почувствовал в конце их жизни…
Я часто возил отца к городским врачам, это вызывало и одобрение и огорчение у Авакри-аки. Но, как только мы возвращались в Баяндай, он тут же появлялся в нашем доме, смешил нас, норовил сыграть на дутаре и тамбуре вместе с отцом. Однажды отец, показывая на свои дрожащие руки, сказал, что вряд ли теперь ему удастся сыграть на тамбуре. А Авакри-ака ответил ему:
— Вот как раз от этой дрожи и получится настоящая трель на тамбуре, она у тебя всю жизнь не получалась… Так что бери и играй!
Отец рассмеялся, оценив шутку друга, и послушно начал играть мотив песни «Джунун», но петь не стал, наверно, не мог… Оба они прониклись особым звучанием струн тамбура, которые под дрожащими пальцами больного человека словно рыдали. И тут я увидел впервые в жизни крупные слезы, навернувшиеся на глаза Авакри-аки, и услышал, как он словно про себя повторял слова песни о том, что ветер разносит по земле осенние листья, а друзей и близких на земле разлучает смерть…
И все же Авакри-ака в конце игры перевел мелодию на веселый лад — начал играть и петь свои знаменитые кашгарские шуточные частушки. Мы все опять развеселились, подошла даже мать, которая у казана уже успела всплакнуть и вытереть глаза кончиком платка.
Когда Авакри-ака собрался уходить, отец насыпал в бумажный кулек немного насыбая из бутылки, которую он купил в городе специально для своего друга. Авакри-ака потянулся было за бутылкой, но отец, предвидя это, быстро спрятал бутылку за спину.
— Ты ведь не закладываешь насыбая, отдай Авакри-аке, раз для него и купил, — сказал я.
Отец улыбнулся в усы и шутливо сказал:
— Нет уж. Если он возьмет всю бутылку, тогда не придет ко мне, пока не опустошит ее. А тут, глядишь, день-два — и Авакри будет тут как тут…
Через день я встретил Авакри-аку в районной столовой, в которой было самообслуживание. Я только что занялся своей порцией пельменей, и тут подошел Авакри-ака. Я направился к стойке взять нему такую же порцию. Когда я вернулся к столику, то увидел, что Авакри-ака чуть не дрался с одним пьяным верзилой. Разнимая их, я спросил, в чем дело. Авакри-ака ответил:
— Он слопал твои пельмени!
— Ну и пусть, зачем же драться? Отпусти его, возьмем другую порцию.
Авакри-ака, уже успокоившись, невозмутимо заключил:
— Конечно, теперь он мне не нужен, пусть идет. Но если бы он ушел раньше, то ты подумал бы, что твои пельмени слопал я…
В последний раз мы все трое — отец, Авакри-ака и я — встретились в городской больнице, где лежал отец. Авакри-ака попросил меня привезти его к отцу…
— Эх, Авакри, оказывается, душа человека умирает раньше, чем он сам, — сказал отец.
— А кто это попробовал?
Отец не нашелся что ответить и, с горечью посмотрев на меня, промолвил:
— Да это я так, мысли у меня что-то невеселые… Наверно, скоро войдет ко мне костлявая и заберет к себе.
Авакри-ака сказал:
— А когда она будет стучать в дверь, ты скажи: «Нельзя!»
Отец попытался улыбнуться и тихо ответил:
— Не-ет, Авакри, она не глупее нас с тобой, она ведь скажет: «По моему списку ты первый в очереди стоишь…» — и будет права.
Мы еще долго сидели в палате, но ни шутки, ни сочувственный разговор, ни беседы о селе и людях не клеились, и тогда я со всей жуткой ясностью понял, что мой отец умирает…
Верно говорят, что человек начинает умирать, когда умирают его друзья… И Авакри-ака после смерти своего друга недолго прожил на земле. Я видел, чувствовал, что в нас — новом поколении баяндаевцев — он не находит того, что находил, например, в моем отце. При встречах с нами он уже не был таким веселым и озорным. Авакри-ака сделался грустным и больше отдавался воспоминаниям, в которых была отчетливо слышна тоска… Когда я приезжал в Баяндай, мы ходили с ним на могилу отца и подолгу сидели молча.
Несмотря на наши искренние просьбы и уговоры посидеть, поиграть на дутаре, спеть что-то, Авакри-ака находил причины уйти, уединиться…
После смерти моего отца он часто говорил, что чувствует себя птицей, лишившейся одного крыла…
Перевод А. Самойленко.
В ЭШЕЛОНЕ
Наконец наступил год 1943-й; линия фронта начала медленно откатываться на запад…
Разместившись в товарных вагонах — точно такой же эшелон увез в прошлом году наших отцов и старших братьев, — мы распрощались с родной Алма-Атой. Старики, матери, как только тронулся состав, дружно замахали нам вслед, заплакали, запричитали. И над их головами поплыл, сволакиваясь в шлейфы, паровозный дым.
Да-а, оказывается, и в товарняке в такую минуту может
