Еще один протест от Тафта, поддержанный судьей.

– Этот социальный прокаженный…

Еще один протест от Тафта (поддержан судьей), и далее разворачивается дискуссия, занявшая семь страниц в протоколе заседания. Еще больше времени потеряно, внимание все больше отвлекается, атака захлебывается. Римус вернулся к теме умысла, припомнил жену партнера, выступавшую свидетельницей защиты, и каким-то образом вдруг переключился на тему женской добродетели:

– И когда я видел очаровательную миссис Брюк на месте свидетеля, и она рассказывала о том, что знала, в такой нежной манере, такая прекрасная в своей чистой женственности… С позволения суда, я хочу сказать, когда женщина красива, добра, благородна и величественна, разве есть что-то на свете прекраснее настоящей женщины? Полагаю, нет.

Он говорил торопливо, сопровождая речь суматошными жестами, движениями, сменами настроения. “Он орал и что-то тихо бормотал, – вспоминали газетчики. – Скакал, бегал туда-сюда перед присяжными. Хлопал себя по бедрам, вскидывал в воздух левый кулак. Умолял, просительно сжимая ладони, и бешено размахивал руками. Семенил и гордо шествовал. А временами складывался почти пополам”.

После очередного дефиле перед коллегией присяжных Римус, кажется, пришел в себя, вспомнил, зачем он здесь, и заговорил о том, как Имоджен продала винокурню “Флейшман”, пока он сидел в тюрьме.

– То, чем рвалась завладеть несчастная пострадавшая на пару с этим чудовищным паразитом в человеческом обличье, который проник своей мерзостью даже в гущу здесь собравшихся, – хочу вам сказать, что деньги, деньги за “Флейшман”, были использованы для выплаты подоходного налога…

Представители обвинения все это время тянули руки, протестуя, но Римус не унимался, и в конце концов они шумно возмутились. Протест был удовлетворен.

Римус попытался еще раз:

– После многих лет заключения, нужды и лишений… История криминалистики не знает случая, чтобы обвиняемый в нарушении закона побывал в девяти различных пенитенциарных учреждениях и тюрьмах…

Он повернулся лицом к столу обвинения, ярко-красная волна поползла по его шее, тон в тон с цветком остролиста на лацкане.

– А потом обвинение, с его авторитарными бесцеремонными методами, имеет дерзость заявлять вам, дамы и господа присяжные, что вышеуказанный обвиняемый – подлец. Бывает ли утверждение абсурднее. Взгляните внимательно на мистера Баслера, изучите его, и вы увидите, чей облик, чье лицо, чья внешность отражают искренность, а чья – лицемерие, если угодно. Римуса осудили по обвинению в продаже хорошего алкоголя…

Протест; удовлетворен.

Во время паузы Римус вспомнил, что защищает себя по обвинению в убийстве.

– Неужели вы думаете, что если бы обвиняемый замыслил это деяние 6 октября 1927 года, он прихватил бы с собой Джорджа Клага в качестве шофера? Да ни за что на свете, но почему обвиняемый все же так поступил? Потому что свидетельства ясно показывают: когда вышеупомянутый обвиняемый вышел из автомобиля, Джордж Клаг поехал дальше, оставив обвиняемого в одиночестве на шоссе. И что там произошло, что именно случилось, как было совершено преступление, Клаг не знает и никогда не сможет узнать, основываясь на своих пяти чувствах.

Он опять обращался к присяжным, краснота спала, Римус завел речь о своем детстве.

– Обвиняемый начинал с пяти долларов в месяц за работу в аптеке и пробился наверх, хотя, может, и в скверном окружении, но не все из нас рождаются с золотой ложкой во рту, – тут он обернулся к столу обвинения и возвысил голос, – как мистер Чарльз П. Тафт-второй…

Протест Тафта; удовлетворен.

Посмотрев на часы, Римус понял, что у него осталось всего 28 минут. В оставшееся время он стремился выстроить и сформулировать свои доводы. Его разум работал подобно конвейерной ленте, мысли проносились на все увеличивающейся скорости, нужные сразу улетали дальше, не поймать. Он упомянул свидетелей, съехавшихся со всех концов “цивилизованной страны” для его защиты (“преклонив колени, я должен выразить свою бесконечную благодарность”), репортеров, опубликовавших “около трех тысяч статей по всему миру”, оправдал свое бутлегерское прошлое (“если вышеуказанный обвиняемый уйдет в небытие, он станет мучеником, пострадавшим за ваше неотъемлемое право”), сговор между его женой и Франклином Доджем (“пострадавшая вместе с этим моральным извращенцем, этим общественным паразитом, колесила по стране на автомобилях, которые были куплены на деньги обвиняемого”)…

Судья Шук прервал речь:

– Ваше время истекло, мистер Римус, но я позволяю вам говорить до 15:30.

– Благодарю вас, ваша честь.

Но Римус по-прежнему с трудом сохранял связность повествования. Вся большая семья Имоджен “пользовалась благосклонностью обвиняемого”, и потому они могли разворовывать его имущество. Сам он, обвиняемый Джордж Римус, в своей жизни жертвовал как принципами ради коммерческой выгоды, так и коммерческой выгодой ради принципов. Вероятно припомнив грандиозную новогоднюю вечеринку в канун 1921 года, вечер, когда он напрасно прождал визита верхушки общества Цинциннати, он обратился к Тафту:

– Таковы принципы, которым обвиняемый следовал всю свою жизнь, и я хочу, чтобы вы, Чарльз Тафт-второй, поняли, что если бы обвиняемый был вашим соседом, то он бы не скомпрометировал государственного обвинителя.

– У вас осталось пять минут, – предупредил судья Шук.

Римус повернулся к присяжным и исторг финальный призыв, обращаясь к дюжине мужчин и женщин, как будто кроме них здесь никого больше не было:

– Пускай каждый из вас вернется домой с чувством удовлетворения. Я, обвиняемый, не ищу сочувствия, ни в каком виде, ни в какой форме; если вы, друзья, чувствуете, что по долгу службы, как члены жюри присяжных, вы, кто имеет власть даже бо́льшую, чем президент Соединенных Штатов, должны признать виновным или невиновным этого человека, если вы чувствуете, что он должен быть казнен электрическим током, исполняйте свой долг не колеблясь; а сам обвиняемый не дрогнет.

Он сделал несколько медленных шагов, заглядывая в глаза присяжным. Была весьма высокая вероятность, что в золотую пору “Круга” друзья, родственники и соседи этих присяжных работали на Римуса и получали неплохие деньги. Они знали немецких пивоваров, которые вынуждены были закрыть свои предприятия, и были свидетелями преследований немецких граждан. Они понимали Римуса, а он – их, на том языке, на котором Чарли Тафт никогда не говорил.

– Обвиняемый стоит перед вами, защищая свою честь и священную неприкосновенность своего дома. Обвиняемого судят именно за это, и если это убийство, покарайте его… Большинство из нас пережило суровые лишения, и когда вы удалитесь выносить вердикт, помните, что самое святое, самое прекрасное и самое ценное, что есть у всех нас, это наша семья, наши потомки, наш дом. Я благодарю вас и желаю вам счастливого Рождества.

Поклонившись, он вернулся за свой стол. Общее чувство разочарования охватило собравшихся. Зрители озадаченно переглядывались. Куда подевался тот рыдающий, стонущий Римус,