– Что за мужчины? – спросил охранник. – Когда?

Дав пожала плечами:

– Разные. И в разное время.

– Они приезжали снова?

Лицо Дав приняло отсутствующее выражение, было видно, что она не здесь, что мыслями унеслась далеко от этого поля, от сиреневой ночи, от стройки и бетономешалки.

– В двадцатые годы здесь был запасной ход. – Она заговорила спокойнее. – От восточного крыла.

Я вздрогнула: вот оно, сбывается, – говорилось же о двери, которая должна будет открыться.

– Это был подземный тоннель, соединявший главное здание и ряд построек за ним. Они переводили туда буйных пациентов, некоторые медсестры и санитары пользовались этим коридором, чтобы переходить из одного помещения в другое. Хотя и не любили его, считали, что в тоннеле обитают привидения, пользовались им разве что во время грозы. Посередине тоннеля была труба с люком, открывавшимся наружу. Туда сгружали печной уголь для обоих зданий. Если знать место, можно было подняться по желобу и вылезти из люка.

Дав двинулась в сторону магнолии; листья дерева блестели в свете поднимающейся луны. Я посмотрела на Джея, флиска и Норткат также переглянулись. Мы пошли следом за ней. Старушка остановилась и подняла глаза к кроне.

– Люк заперли, но ведь это была всего лишь гнилая деревяшка. Пациентов тогда особо не кормили, так что я была худенькая. Я могла приподнять люк и выскользнуть в щель. Никто меня ни разу не засек.

Она повернулась ко мне. Ее лицо точно распахнулось, глаза полыхнули огнем. Она прижала руки к сердцу.

– Я родилась здесь, в Причарде. Меня звали Рут Лури. А мою мать – Анна. Говорили, она бросилась с пожарной вышки на горе Бруд, потому что забеременела от брата. Семья уложила ее в Причард, врачи привязывали ее к кровати. Потому что она пыталась сбежать.

Я почувствовала, как подступают слезы.

– Когда мне было шесть или семь, я тайком убегала по ночам. Спускалась в тоннель, выбиралась через угольный люк и вылезала на освещенную луной поляну. Тогда я впервые и увидела, как закапывают тела пациентов. Среди них были тяжелые инвалиды, которых насиловали и избивали. Были обезумевшие жертвы неудачных экспериментов. Были насмерть замерзшие, которых поливали из шланга и надолго оставляли на холоде.

Привозили сюда и другие трупы – и чернокожих, и белых. Я не раз видела, как полицейские сгружают тела, завернутые в покрывала или одеяла. У мамы был день рождения, ей исполнилось тридцать. В то утро я проснулась рано, было еще темно. Ночью, пока я спала, мама выбила стекло из фрамуги над дверью. И повесилась на оставленной санитарами веревке. Она похоронена на этом поле. – Голос изменил Дав. – Я оставила ее в палате и убежала по коридору, выбралась в люк. Бежала через поле, через лес, бежала всю ночь. Мне было двенадцать.

Двенадцать, совсем ребенок… Один-одинешенек в страшном и непонятном мире.

Я хотела попросить Дав, чтобы она замолчала, чтобы не рассказывала дальше свою историю здесь, перед этими людьми. Это ведь только ее жизнь, которая их совершенно не касается. Но горло горело, а язык не слушался.

Дав уставилась в темноту:

– Я бежала и бежала – до самой Калифорнии. Знала, что если меня поймают, то отправят назад. А я ни за что не хотела назад – не могла вернуться туда, где мама…

Она запнулась, и я почувствовала чье-то тепло – сзади подошел Джей.

– Спустя несколько лет, когда Чарльз решил отправиться в эти места, я испугалась. Я не хотела сюда возвращаться, однако чувствовала, что меня что-то ждет здесь, в Алабаме. – Дав улыбнулась и сжала мою руку: – Я о твоей прабабушке, Джин. Я увидела ее во время обряда. Она сказала, ее хотят отправить в Причард. Я ничем не могла ей помочь, не могла, и все… – Она замолчала.

– Вы видели, что сделал ее отец, – сказала я, – и знали, где ее будут хоронить, так ведь? Вы знали, где хоронят таких женщин.

Она глядела не моргая:

– Думаю, да, догадывалась.

– Она здесь, – выдохнула я. – Джин похоронена здесь.

Дав оглянулась на те места, которые указала прежде:

– Трикс тоже, почти на сто процентов уверена. – Когда она повернулась к нам, ее лицо было совсем старым и морщинистым. – Я сюда переехала, когда муж умер. Думала, Джин похоронили, скорее всего, здесь. Мне нужно было рассказать об этом Колли, я считала себя в ответе перед ней. Жить тут было страшно, но я чувствовала, что должна приглядывать за этим местом, смотреть, вдруг тут кто еще исчезнет.

Она сильнее сжала мою руку.

– Я думала, если расскажу им, – говорила Дав, – расскажу Колли и Трикс правду, они смогут что-то исправить, и я смогу наконец навсегда уехать из этих мест. Но случилось по-другому, и платить за мое малодушие пришлось им. Я не хотела, чтобы то же случилось и с тобой. Я не собиралась предавать тебя, как твою маму и бабушку.

Я кивнула, поскольку говорить была неспособна.

– Прости меня, Алтея, прошу, прости.

Я подошла к ней, обхватила руками. Мы обе плакали. Потом и Джей не выдержал, и мы стояли трое, сцепившись кольцом.

– Эй, вы, слышали охранника? – рявкнул Норткат. – Убирайтесь отсюда.

Мы с Джеем и Дав расцепили руки. Я повернулась к Норткату:

– Вы ведь знали Уолтера Вутена, моего двоюродного деда, не так ли?

Он не ответил.

– Скажите-ка, пожалуйста, мистер Норткат, вы когда-нибудь видели, как Уолтер Вутен перезаряжает свою двадцатидвухкалиберную винтовку, готовясь совершить преступление? – Я подошла ближе, он задрожал – вероятно, от страха или от гнева, может, от того и другого сразу. – Вы видели, как он готовился к убийству? А может, и помогали ему убивать? И закапывать тела ночью на этом самом месте?

Его взгляд застыл.

– Я ничего такого не делал. Это всё твои родственнички. Вся ваша родня – дрянь. Полная дрянь.

– Некоторые – да, – ответила я. – Но не все. Не все.

Он собрался было отвечать, глядя на меня с отвращением, когда издалека донесся пронзительный вой сирен. Тут старик замолчал и оглянулся, ища глазами племянника. Рука на набалдашнике трости дрожала. В эту минуту я поняла, что мы справились, мы одолели. Все кончено.

Джей взял меня за руку, наши пальцы сцепились. Другой рукой я обняла за талию Дав, и мы втроем пошли к мигающим сине-красным огням.