экономической мощи, но и в отношении построенной вокруг нее идеологии. Дихотомия между либеральным капитализмом, отстаиваемым США, и советским коммунизмом становится бессмысленной, если более глубоко изучить глобальные экономические события. Либеральный капитализм не стоял на повестке дня в странах глобального Юга нигде, и даже богатые страны выбрали собственные формы более или менее либерального экономического управления. Эксперименты с командной экономикой, аналогичной советской, в некоторых странах представляют больший интерес, но в большинстве из них не предпринималось попыток ее последовательного воплощения. Скорее, институционализация различных подходов к политической экономии была обусловлена историческими траекториями, оформившимися в период, предшествующий дискурсу холодной войны. Азиатские тигры, например, следовали не североамериканским либеральным моделям, а скорее политической экономии Японской империи первой половины века, которая стала еще более привлекательным образцом после своих ошеломляющих экономических успехов в послевоенный период [Cumings 1984][674]. При исследовании других регионов биполярный дискурс, прагматично используемый как Госдепартаментом США, так и Кремлем, также ведет нас ложным путем. Индия, Египет, Нигерия и другие региональные державы претворили в жизнь динамичные экономические модели, которые в большей степени связаны с конъюнктурными реалиями, их собственной экономической отсталостью и внутренней политикой, чем позволяют признать идеологические рамки холодной войны между сверхдержавами. То, что посвященные ей нарративы, воспроизводящие позицию официальных лиц США, пытались описать в рамках упрощенной теории «двух лагерей», на самом деле имеет мало общего с идеологическими пристрастиями и гораздо больше связано с тем, осмелилась ли страна позволить Советскому Союзу играть роль в своей внешней торговле. Тот факт, что Индия или Гана становится центральным персонажем господствующего повествования о холодной войне, а Аргентина или Сенегал – нет, имеет мало общего с экономическими стратегиями, которые они использовали, и идеологическими позициями, которые они демонстрировали, поскольку они были в целом похожи (или, по крайней мере, гораздо больше похожи друг на друга, чем на две прототипические модели дискурса о холодной войне). Учитывая скудость литературы, посвященной дуплету «третий мир – холодная война», эта проблема будет сохраняться до тех пор, пока историки холодной войны не воздадут этим странам должное.

Настойчивые утверждения западных должностных лиц о том, что Советский Союз схож с Западом во всем – за исключением, конечно, того, что он является злом, – было неожиданным подарком для советских чиновников. Сталин использовал метафору двух лагерей, не бывшую в обороте до речи А. Жданова, произнесенной в 1946 году, чтобы инициировать консолидацию власти, которую разрушила тотальная война. Но эта метафора уже была частью его modus operands по крайней мере после шахтинских процессов 1928 года или убийства Кирова в 1934 году. Он снова использовал ее, чтобы связать земли, в которые его армия вошла во время войны, и много раз после этого в этом несчастном регионе. Дискурс холодной войны в большей степени, чем все другие, был политической удачей, даже если он также приписал стране статус, который ее экономика не могла поддерживать. Цена, которую СССР заплатил за поддержание этого фасада сверхдержавы, была огромной – хотя речь и не идет, как некоторые полагают, об имперском перенапряжении, – но и легитимность, даруемая дискурсом холодной войны за рубежом, была значительной. Что еще более важно, сохранение состояния, которое Калдор назвала «воображаемой войной», помогло поддерживать в пределах двух империй дисциплину, которая, согласно британской исследовательнице, «определяла характер блоков и придавала смысл чувству принадлежности к Востоку и Западу» [Kaldor 1990: 4][675]. В то же время советская коммерческая политика свидетельствовала о приспособлении и неизменном желании участвовать в западном либеральном мировом порядке, из существования которого Кремль извлекал огромную материальную выгоду.

Обсуждаемая в начале этой книги академическая география производства статистики холодной войны также становится понятной, когда холодная война рассматривается как дискурсивная конструкция, а не всеобъемлющая реальность второй половины XX века. Единодушие советских и североамериканских экономистов, которые работали над созданием нереалистичного статистического портрета Советского Союза, не случайно. Не случайно и то, что несогласные с не соответствующей фактам господствующей точкой зрения голоса прозвучали на периферии – в Великобритании и внутри Советского Союза. Видимость паритета во всех сферах была мизансценой, требующейся для развертывания драмы холодной войны. И не было более заинтересованных в одурманивании аудитории действующих лиц, чем главные герои.

Но более взвешенный взгляд на советскую экономику, учитывающий ее специфическую роль и ограничение, дает менее эпический, но более последовательный нарратив. Он также позволяет создать подлинно глобальную историю, рассматривающую различные регионы мира с учетом всех их сложностей и противоречий, не упрощая картину холодной войны до манихейского противостояния. В первую очередь сейчас требует пересмотра понятие «автаркия». Идея о том, что Советский Союз стремился быть самостоятельным, альтернативным универсумом, сосуществующим с либеральным мировым порядком, превратила страну в пятно Роршаха. Эта отделенная стеной страна ушла от (цивилизованного/рационального?) мира, чтобы вновь вернуться спустя определенный промежуток времени. Но Советский Союз никуда не уходил. Он следовал траектории мировой экономики и участвовал во всех мировых экономических тенденциях – мы не должны удивляться, обнаружив, что он участвовал также и в мировых культурных тенденциях. Необходимо признать, что Советский Союз не только важная составляющая мирового порядка, но и заядлый и восторженный его участник.

Библиография

Источники

Архивные источники

Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ): Ф. Р-5446: Совет министров СССР; Ф. А-403: Совет народного хозяйства РСФСР

Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ): Ф. 2: Пленумы ЦК ВКП(б) – КПСС (1941–1991 гг.); Ф. 5: Аппарат ЦК КПСС (1949–1991 гг.)

Российский государственный архив экономики (РГАЭ): Ф. 7: Государственный научно-экономический совет (Госэкономсовет) Совета министров СССР 1959–1962 гг.; Ф. 84: Микоян Анастас Иванович (1895–1978); Ф. 99: Научно-исследовательский экономический институт (НИЭИ) Госплана СССР Совета министров СССР; Ф. 413: Министерство внешней торговли СССР (Минвнешторг СССР); Ф. 4372: Государственный плановый комитет Совета министров СССР (Госплан СССР); Ф. 5240: Народный комиссариат внешней и внутренней торговли (Наркомторг) СССР. 1925–1930; Ф. 7733: Министерство финансов СССР (Минфин СССР). 1917–1991; Ф. 8045: Министерство морского флота. 1939–1953 гг.

Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ)

Е. John Е Kennedy Presidential Library

National Security Files

Советские журналы и газеты

За рулем

Мировая экономика и международные отношения

Правда

Экономическая газета

Мемуары

Байбаков 1993 – Байбаков Н. Сорок лет в правительстве. М.: Республика, 1993.

Гринспен 2017 – Гринспен А. Эпоха потрясений. Проблемы и перспективы мировой финансовой системы / Пер. с англ. В. М. Ионова, С. Сурина, Т. Ю. Гутман. М.: Юнайтед Пресс, 2010.

Микоян 1999 – Микоян А. И. Так было. М.: Вагриус, 1999.

Чуев 1991 – Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника Ф. Чуева.