Шрифт:
Закладка:
1 У Коткина этот тезис, возможно, формулируется в менее категоричной форме. Как отмечает автор, речь шла не только о продаже нефти, но и о продаже оружия одномоментно разбогатевшим нефтедобывающим государствам по всему миру.
что Советский Союз мог участвовать в этой беспрецедентной передаче капитала, – заслуга одного человека, роль которого в советской истории, как правило, преуменьшалась в пользу его более зловещих коллег. Это было в большей степени наследием Микояна.
Знаменитое замечание Ленина о том, что капиталисты продают петлю, на которой можно повеситься, часто раздавалось в залах Кремля, даже когда справедливость его оправдывалась паутиной нефтяных и газовых труб, которые обездвижили и подорвали те самые институты, которые Ленин помог создать и которые казались такими эффективными в 1930-х годах. Прагматичный, насмешливый, добродушный армянин принял наследие самого Ленина в 1925 году, когда его назначили наркомом внешней и внутренней торговли – должность, созданная для лучшего управления новым объединением внутренних и внешних рынков, предназначение которого – погоня Советского Союза за поддержанием золотого стандарта. Микоян подходил для этой работы, несмотря на его собственные опасения[669]. Он был, безусловно, сталинским человеком, но также имел представление о либеральном экономическом управлении, что означало приверженность к золотому стандарту. С этого года Микоян руководил внешней торговлей Советского Союза на протяжении четырех десятилетий. Он покинул свой пост в 1930-х годах, когда международная торговля аннигилировала и перестала быть значимым фактором в советских программах развития. Он вернулся на свой пост сразу после того, как импорт стал источником жизненной силы советских военных для сопротивления нацистам и оставался на нем, если не брать в расчет странный период, во время которого Сталин по непонятным причинам пытался отстранить его от руководства. Сталин умер, не успев добиться успеха, и Микоян стал ориентиром во всем, что касалось внешнеэкономического обмена, пока наконец не ушел в отставку в декабре 1965 года, оставив после себя торговую культуру и схемы практического взаимодействия на всех уровнях бюрократии, которые сохранялись до 1980-х годов.
В немалой степени фигура Микояна свидетельствует в пользу преемственности подхода Кремля к внешней торговле в течение первых четырех десятилетий существования Советского Союза. Другие аспекты советской политической экономии прошли через множество перипетий и поворотов, но вполне оправданно утверждать, что член советского Политбюро, дольше всех продержавшийся на посту, проводил самую устойчивую политику за весь период советской истории. Конечно, в истории советского экономического обмена было много поворотов, но большая их часть были порождена внешними, а не внутренними причинами. Первые попытки приспособиться к международной финансовой и торговой системе пропали даром в буре Великой депрессии, в результате чего молодое государство вынуждено было развиваться как автаркия, что, к сожалению, стало в западном воображении одной из его определяющих характеристик. Крах либерального мирового порядка, истинный виновник вышеописанных событий, был столь же неожиданным, что и успех два десятилетия спустя.
Взирая на мир в перспективе его биполярности, предполагающей игру с нулевой суммой, мы можем прийти к выводу, что появление Советского Союза на мировой арене с середины 1950-х годов является свидетельством провала другого лагеря, ослаблением «свободного мира». Один из тезисов книги прямо противоположен: возвращение СССР – это успех США. Соединенные Штаты навязали своим европейским союзникам видение мира, свободного от империй, обеспечивая в то же время на старом континенте стабильность, основанную на сотрудничестве и постепенном размещении десятков тысяч американских солдат на европейской земле. Освободившись наконец от бремени защиты от самой себя, Западная Европа – вместе со своими бывшими колониями – сулила смиренному Советскому Союзу освобождение от нежелательных экономических ограничений.
Мировая экономика быстро определила место СССР в своей экономической и технологической иерархии. Опыт Советского Союза в области развития под руководством государства и его склонность к бартеру представляли подлинный интерес для стран глобального Юга. В поисках modus vivendi с мировым либеральным порядком эти бедные страны рассматривали Советский Союз как источник технологий и технических ноу-хау, паллиативное средство против жестких валютных ограничений (по причине готовности Советского Союза к бартеру) и, что более важно, рычаг давления, с помощью которого можно добиться от встревоженного Запада лучших условий. Аналогичным образом богатый, индустриально развитый мир также быстро принял меры в отношении вновь появившейся на мировой арене державы. Часто прискорбный опыт работы с произведенными в СССР товарами вскоре привел к переключению внимания на советские энергоносители, которые в течение 1960-х годов стали основной категорией экспорта Советского Союза. В данном отношении показателен пример Японии. К 1970 году она стала самым важным капиталистическим торговым партнером Советского Союза, но спустя определенный промежуток времени советско-японские отношения, по сравнению с отношениями с остальным промышленно развитым миром, уже стагнировали – именно потому, что Япония не смогла заключить контракт на поставку энергоносителей. После отказа от планов строительства туда трубопровода одна только древесина не смогла обеспечить рост, сопоставимый с коммерческим ростом, связанным с поставками в Западную Европу[670].
При анализе советской внешней политики даже в странах глобального Юга было бы ошибкой уходить слишком далеко от Западной Европы. Общепринятым является мнение, согласно которому деколонизация, судя по всему, подтверждает марксистско-ленинскую доктрину: «мир шел нашим путем» и все с этим связанное. Конечно, советские лидеры придавали большое значение исторической неизбежности социализма, и его очевидное продвижение в бедных регионах мира открывало возможность для пропагандистской работы, которую нельзя было упустить. Но такой ход событий также сделал бессмысленным марксизм-ленинизм. Как все знают, социализм был тем, что строили рабочие, – этим объясняется советская фантазия о создании в бедных странах промышленной инфраструктуры, которая поддерживала бы то, что в СССР называли «кадрами». В частном порядке советские лидеры были менее оптимистичны в отношении характера руководства в этих регионах[671]. Кроме того, отсутствие прогресса в продвижении социализма на Западе абсолютно никак не объяснялось советскими лидерами и в большей части историографических источников о холодной войне. Тем не менее именно экономический успех послевоенных государств всеобщего благосостояния – успех, который привел к маргинализации коммунистических движений в Европе, – определил поворот Советского Союза к росту потребления. И этот поворот потребовал интенсификации экономических
