– Не обошлось! – выдохнул Соломатин, намереваясь стряхнуть с себя, как тараканов, набежавших людишек.

– Сиди, отец, тихо! – приказал ему Тихон. Митя, расшвыряв злодеев, спрыгнул с телеги, готовый к бою, но все же посмотрел на старшего брата. Тот отрицательно мотнул головой, и Митя сразу сник. Лихие люди тут же связали их, отобрали оружие и, гогоча, оглянулись на дверь марьинского дома.

Оттуда на крыльцо вышли два молодца в диковинных, с перьями шляпах, с бархатными малиновыми накидками на плечах и сапогах со шпорами. Звякнув шпорами, они повернулись к пленникам, и Тихон ощутил безотчетный страх, нет, ужас! Его волосы под картузом поднялись дыбом. На крыльце стояли Анисим и Малюта. Явились из преисподней.

Анисим был особенно отвратителен: без глаза, почти без зубов, с изуродованной челюстью и перекошенным лицом. У Малюты одно плечо было выше другого, на спине появился горб. Злодеи, звякая шпорами и прихрамывая, подошли к телеге.

Анисим с усмешкой приподнял шпагой подбородок Тихона и произнес укоризненно:

– Нехорошо, Тихон, нехорошо! Поубивал моих лучших людей, изуродовал нас с Малютой, отравил моих собак, серебришком моим торгуешь, ездишь на моих рысаках, и совесть тебя не мучает. Нехорошо!

Все пронюхал, ирод! Тихон промолчал, отведя взгляд. Перечить злодею было самоубийством.

– А тебя, ирод, она мучает? – осведомился вдруг Игнат. Он осознавал, что Норицин успокоится, только погубив кого-нибудь из них, и решил, что будет правильно, если умрет он.

– Молчи, отец! – приказал Тихон, но Соломатин не послушал его.

– Ты, ирод, одиннадцать лет назад привел сюда солдат и погубил больше сотни людей, – глухо проговорил он и прибавил, кивнув в сторону Тихона: – В их числе его родителей и сестру с братом… Год назад ты же, изверг, сжег в Змеевской крепости шесть десятков своих людишек: и стариков нерчинских, и дружка своего Семена Крашенинникова, и бергалов, и мастеровых. Ты, ирод, ты. Не захотел с ними серебришком делиться!

– Что еще скажешь, Игнатушка? – ласково и как-то особенно проникновенно поинтересовался Анисим, поигрывая шпагой. Тихон понял, что сейчас случится что-то страшное. Понял это и сам Игнат, но снова не смолчал, спасая сыновей.

– Скажу, что всю жизнь жалею, что прострелил тогда, одиннадцать лет назад вам с Малютой, иродам, руки, а не головы, – вдруг рявкнул он, наливаясь гневом и пытаясь разорвать веревки. – Будьте вы прокляты!

Веревки и ремни, связывающие богатыря, затрещали и стали рваться как нитки. Отец был готов уже соскочить с телеги, но тут же шпага Анисима пробила его сердце. Игнат вскрикнул и затих. Из раны на белую холщовую рубаху хлынула кровь. Смерть была мгновенной.

– Мужичье! – пренебрежительно процедил Анисим, эффектным жестом, хотя и не без труда, извлекая шпагу из тела богатыря. – Это вам не подковы гнуть, веревки рвать да плясать с конями на спине.

Митя вскинул голову, глаза его мелькнули упрямым огнем. Тихон понял, что сейчас он бесстрашно выкрикнет, что убить связанного безоружного человека легко сможет любой калека, даже Анисим. И тут же умрет. Ему стало страшно.

– Молчи, брат! – с болью в голосе попросил он, и Митя снова сник.

– Правильно, Тихон! Молчание – золото! – засмеялся душегуб, вытирая шпагу о шаровары отца и снова обретая хорошее настроение. – Хотя вам теперь даже и молчание не поможет. За то, что вы сделали со мной и моим верным слугой Малютой, я прикажу с вас живых содрать кожу, сам выколю вам глаза и сожгу вас в вашем же доме – доставлю себе такое удовольствие! – И он зашелся в гаденьком и каком-то булькающем смехе. Следом загоготали Малюта и другие злодеи. Внезапно оборвав его, Норицин приставил шпагу к груди Тихона и проговорил жестко и властно: – Но удовольствия потом – сначала дело! Анисим не из тех людей, которые меняют дело на удовольствия… Итак, к делу! Или ты мне расскажешь сейчас, где прячешь мое золото, или они (картинный жест в сторону Малюты и других злодеев) начнут выкалывать глаза и отрезать уши твоим ублюдкам. – Он небрежно кивнул в сторону дома, из которого доносился негромкий плач, и прибавил: – Твое слово, Тихон!

– Скажу! – без колебаний ответил Марьин-старший.

– И где? – поинтересовался душегуб, вперив в него тяжелый взгляд единственного глаза.

– В пещере горы Монастырь! – отчетливо проговорил Тихон.

– Веди! – приказал Анисим. – Но если приведешь нас не туда или обманешь, кожу сдерут не только с тебя, но и со всего твоего отродья. Мои люди присмотрят за ними!

Глава 15

Подозреваются все!

Сияющий день как-то сразу померк. Мы сидели на чурках, ничего не видя и не понимая.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – бормотал время от времени тезка.

«Какой длинный день! – тоскливо думал я. – Какой длинный день!»

Но вот Петрович поднялся с чурки и стал неспешно прогуливаться взад-вперед по поляне. Я тоже встал и как во сне направился к своей лодке. Я тщательно помыл ее, высушил, уложил в багажник и был готов отправиться в лагерь, но медлил. Шок прошел, но по жизни я еще не определился.

«Мавр сделал свое дело, Мавр должен уйти!» – убеждал я себя, но так и не убедил. Бежать, когда все рушилось, когда моя версия рассыпалась в прах, лопнула как мыльный пузырь, и оставлять всех наедине с убийцей было не в моих правилах. Сначала я должен вычислить преступника. Я чувствовал – он рядом.

Тезка тем временем продолжал нарезать круги по поляне и выглядел чрезвычайно воинственно. Он тоже оправился от потрясения и тоже горел желанием найти и обезвредить убийцу своего лучшего друга.

«Боец!» – уважительно подумал я и углубился в размышления. Подозревались все! Исключение составлял лишь единственный подозреваемый у капитана – Шурик Вальков. Стрелять толком он не научился ни в армии, ни позже. Ну не лежала у него душа к оружию, только к женщинам, застольям, гитаре, гармони, пению.

Леха рассказывал, как они с месяц назад по пьяни палили на спор из ружья по бутылкам. Тюрючок вдрызг проиграл пари. Он ни разу не поразил цель.

– Не поднимается, прикинь, рука на бутылку! – хихикнул он тогда. – Это же святое!

Где уж ему со спецназом тягаться! Не верил