Шрифт:
Закладка:
На том можно было бы поставить точку, но тогда мир бы выглядел безысходным, и конфликты между стихиями повторялись бы из поколения в поколение. Действительно, для поколений прошлого года Феникса значительная часть законов времени и природы стихий оставалась вне поля зрения. Но если нам они уже доступны, сумеем ли мы избежать новых "балаганчиков"? Научится ли мы уважать и принимать особенности других времен и стихий, или будем продолжать конфронтацию со всеми, кто находится по другую сторону рубежей ?
Ответы, предлагаемые в новом году Феникса, приходят из области новой науки, называемой пренатальной психологией. Предтечей этой науки стал Андрей Белый: он одним из первых писателей сделал особое ударение на значимость раннего детства и чувств обоих родителей к будущему ребенку еще до его зачатия. Во времена Белого его идеи казались мистическими и непонятными. Сегодня они постепенно входят в основное русло научных исследований. С такой точки зрения, чтобы не оставаться в роли "марионеток", желательно искать корни "генов" поведения наших героев в их раннем детстве и в истории семейств их родителей. Андрей Белый сумел вызвать сочувствие многих читателей, описав трагизм своего детства в автобиографических повестях Котик Летаев и Петербург. В отличие от Белого, детство Блока все еще завуалировано привычной для его семьи "белой ложью". В реальности оно было вовсе не безоблачным, как его пыталась представить семья поэта. Рассказ о том, как Блок с рождения рос "унылым" ребенком, страдающим от частых нервных расстройств матери и лишенным контактов с отцом, еще когда-нибудь будет написан. Здесь я ограничусь лишь моментом "прозрения" мамы Блока, когда в 1920 году она вдруг поняла новую истину о сыне и о роли родителей:
"Новое открытие: дело не в том, чтобы он меня любил, а чтобы я - мама - его любила!"
С этого момента она пыталась исправить все, что на протяжении долгих лет делала не так. Говоря о в письме к М.П. Ивановой о переменах, мать Блока поясняла:
"Это смирение не для улучшения отношений, а только во избежание вечного крика и ссор в доме, ради покоя тех, кого мы с Вами любим! Вы напрасно думаете, что мое 'смирение' помогает. Люба ненавидит и презирает меня яро, но я молчу и не даю ей повода к сценам. ... Я думаю, я чувствую, что мне это все - наказание за все обиды, которые терпели от меня близкие".
В письме 2 ноября 1920 года к своей сестре Марии Бекетовой она была более четкой:
"Хвалить нас не за что. Тяжелые мы все трое и все обидчики. Да и мало ли, чего дурного и темного в нас троих. Ты издали идеализируешь нас, а вот пожила бы с нами - не поздоровилось бы".
Последний год жизни Блока, отравленный постоянными ссорами между его женой и матерью, показал, что одних добрый намерений матери не хватало, чтобы исправить ситуацию, складывавшуюся на протяжении долгих лет. Все, что могла сказать мать после смерти Блока, было: "Я безмерно и непоправимо виновата перед Сашей".
После смерти Блока, Любовь Дмитриевна в своих воспоминаниях тоже глубоко сожалела о своих прежних ошибках:
"... я впервые вижу, как напрасно я смирила и умалила свою мысль перед миром идей Блока, перед его методами и его подходом к жизни. Иначе быть не могло, конечно! В огне его духа, осветившего мне все с такою несоизмеримой со мною силой, я потеряла самоуправление. Я верила в Блока и не верила в себя, потеряла себя. Это было малодушие, теперь я вижу. Теперь, когда я что-нибудь нахожу в своей душе, в своем уме, что мне нравится самой, я прежде всего горестно восклицаю: 'Зачем не могу я отдать это Саше! '"
Но не только об этом жалела Любовь Дмитриевна. Обретая уважение к своей стихии Земли, она осталась далека от приятия права на существование других стихий. В итоге, приняв себя за "норму", она объявила иных людей попросту "ненормальными":
"Несомненно, вся семья Блока и он были не вполне нормальны - я это поняла слишком поздно, только после смерти их всех".
Самой далекой и непонятной для Любы оставалась стихия Воды с ее пугающей иррациональностью чувств Александры Андреевны:
"Если бы знать, если бы понимать, что имеешь дело с почти сумасшедшей, во всяком случае, с почти невменяемой, можно было бы просто пропустить все мимо ушей и смотреть как на пустое место. Но Саша принимал свою мать всерьез, и я за ним тоже. Насколько это было ошибочно, покажут будущему внимательному исследователю ее письма. Горя эта ошибка принесла и Саше, и мне очень много. И для меня большое облегчение, что я могу сложить с себя обязанность судить этот восемнадцатилетний спор между нами тремя. Я предпочитаю передать его ученикам Фрейда".
Любовь Дмитриевна решила , как и прежде, уйти от необходимости самопознания.
В своих воспоминаниях Мария Бекетова рассудочно "воздушно" подводила итог:
"Для выяснения положения вещей мне придется указать еще на один факт, игравший важную роль в жизни Ал. Ал. Между его матерью и женой не было согласия. Разность их натур и устремлений, борьба противоположных влияний, которые обе они на него оказывали, создавала вечный конфликт между ними.... конфликт между ними был сложный и мучительно отзывался на поэте, который, любя обеих, страдал от невозможности примирить противоречия их натур...В сложном узле причин, повлиявших на развитие его болезни, была и эта мучительная язва его души. Теперь, когда его уже нет среди нас, вражда понемногу растаяла, и на место ее выступает мудрое понимание и сознание своих ошибок".
Былого не изменить. Но мы можем сегодня осознать, что каждый из нас рождается с определенным соотношением стихий. Нам не дано "понимать" или "переживать" в точности те "чувства", которые испытывают наши близкие. Нам также не дано "перекроить" их на свой лад. Но мы можем изучать и осознавать природу стихий, времен и рубежей. Мы также можем сделать полезные выводы из заключения Александры Андреевны Блок: "Судите, как хотите ... но не собирайте смокв с терновника".
Опыт прошлого не должен пропасть, и из страданий "балаганчика" на рубежах эпох и стихий еще могут в будущем вырасти гармоничные отношения между
