Шрифт:
Закладка:
Бучила выхватил пистоли, пнул дверь и вылетел на скотный двор, с ходу углядев в полутьме кривенько слепленную из снега фигуру. С помощью такой Снегурок и вызывают. Бучила заглянул в каждый угол, осмотрел хлев, пошарил под жердями, запачканными старым птичьим пометом, и разочарованно выматерился, обнаружив пустую соломенную лежанку и узкий подкоп, ведущий на огород. Ледяной девки не было и в помине. В избе послышалось бряканье и сдавленный шепот, и Рух поспешно вернулся. И вовремя. Ушлая бабка выталкивала деда на улицу, тот путался в драном полушубке и тихонько поохивал.
– Беги, Кузенька, беги, спасайси, по наши души анчихрист пришел. Заступа это! Беги, я его задержу!
– Вы куда собрались, старичье? – любезно поинтересовался Бучила, аккуратно прихватил обоих за шкирки и усадил отдохнуть.
– Не виноватые мы! – заголосила старуха и попыталась брякнуться на колени. Дед сидел тихонечко, видать, окончательно смирившись с судьбой.
– Это уж, бабулечка, я буду решать. – Рух ногой пододвинул лавку и сел. – Вы понимаете, дураки старые, что за такие фортели на костре полыхнете?
– А и полыхнем, – с вызовом прошамкала бабка. – Пожили – хватит, чего нам терять? Ты нас, Заступа-батюшка, не стращай.
– За это дело, – Рух кивнул за спину, – анафеме предадут и костер обернется вечным адовым пеклом. Теперь страшно?
– А я говорил, Матренушка, говорил, – залепетал дед Кузьма. – Грех великий задумали…
– Цыц, старый, – прикрикнула бабка, и дед втянул лысую голову в плечи. – Теперича поздно. Давай, Заступа, вяжи злодеев. – Она вытянула сухенькие ручки с черными вздутыми венами.
– Совсем умишком-то трехнулась? – изумился Бучила. – Ага, щас я буду тебя в кандалы забирать. Ерунду не неси. И ты, дед, не трясись. Рассказывайте, почему у вас на дворе баба бесовская снежная и на кой хер вам все это сдалось.
– Пожить как люди хотели на старости лет, – выпалила бабка Матрена. – Было у нас три сына, да кончились все. Старший, Васенька, от лихоманки сгорел, среднего, Яшеньку, на лесовале раздавило сосной, младшего, надежу нашего, Семушку, в солдаты забрали, а через год весточка пришла, убит на Ижорской войне, где могилка – не ведаем. Остались одинешеньки век коротать.
– И решили Снегурку слепить, – догадался Бучила.
– Добрый человек надоумил, – кивнула Матрена. – По осени оставался у нас ночевать, все расспрашивал, сердешный такой, понимающий. Сказал, чего вдвоем куковать, есть способ верный, не спужаетесь – будет дите.
– И вы не спужались.
– Не спужались, – с вызовом ответила бабка. – Решили по-людски напоследок пожить. Тяжко одним, у меня сил нет, и дедка болеет, ноги едва волокет. Иной раз в избе ни дров, ни воды, сидим в обнимку и смертушки ждем. А она все, проклятущая, не идет. Согрешили мы, Заступушка, и о том не жалеем.
– Люди гибнут в селе, – глухо сказал Бучила. Стариков было жаль. Сколько их таких по свету, одиноких и брошенных? Не должно так, против закона и людского, и божьего.
– Это не Аннушка, – ужаснулась бабка Матрена.
– Чего? – поперхнулся Рух. – Аннушка?
– Аннушка, – подтвердила старуха. – Мы раньше дочку хотели, чтобы в честь матушки дедковой Анной назвать, а рождались сыны. Так и не получилось. А теперь у нас Аннушка есть, красота ненаглядная.
– Пошли-ка со мной. – Рух указал на скотный двор, пропуская стариков вперед. Аннушка, епт. Нет, ну это надо, тварь лесную, душу проклятую, чудище ненасытное, Аннушкой обозвать. И куда только катится мир?
На этот раз снежную бабу он осмотрел самым тщательным образом. Сделано все было на совесть и по уму. Снеговик в сажень высотой, в охранном круге из пепла и могильной земли, с грубо намалеванным жутким лицом и куском лыка вместо волос.
– Добрый человек научил? – спросил Рух у пугливо жмущихся стариков.
– Он, – кивнула бабка.
– А жертву кто приносил?
– Какую жертву?
– Обыкновенную, человеческую, ведь из ничего не рождается ничего.
– Никакую жертвину мы не делали, – побожилась Матрена. – Чай не нехристи. Добрый человек сказал, как слепить и слово какое замолвить, и оставил скляночку малую, сверху на снегуру вылить велел.
– Скляночку, говоришь. – Рух присмотрелся к черному подтеку на башке снежной бабы. Наскреб ногтем потемневшего снега, принюхался и попробовал на язык. Определенно кровь, сладкая, отдающая железом, человеческая кровь. Плюс что-то еще, странный тревожащий привкус.
– Скляночка где? – Он выплюнул растаявшее кроваво-снежное месиво.
– Нету скляночки, – злорадно сообщила Матрена. – Добрый человек велел разбить и в реке утопить. Кузьма так и сделал. Да, старый?
Дед Кузьма делал вид, будто оглох, с интересом разглядывая висящую в углу, покрытую хлопьями инея паутину.
– Де-ед! – повысила голос старуха.
– Ай? – очнулся Кузьма. – Ты, матушка, не злобись, запамятовал я склянку разбить.
– Ирод, – ахнула бабка. – Я ж обещала!
– Если обещаешь, надо все делать самой, запомните, бабушка! – Рух затащил старика в избу и ласково попросил: – Давай скляночку, дед.
– Это я щас, это я мигом. – Дед засуетился, упал на карачки и нырнул куда-то под печь. Выпрямился, потрескивая суставами, и протянул на сухонькой дрожащей ладони пузыречек дымчатого стекла, закупоренный пробкой.
– Жалко выбрасывать, – повинился Кузьма и спрятался за Бучилу.
Ворвавшаяся следом Матрена дышала огнем.
– Так, села и ротик закрыла, – приказал Рух, спасая свое драгоценное время и несчастного деда Кузьму. Матрена неожиданно подчинилась, бессильно опустившись на лавку.
Рух посмотрел сквозь скляночку на лучину. На стекле были выдавлены незнакомые символы, колдовская тайнопись, скорее всего. Греческие буквы без системы и остроугольные руны, остальные знаки опознать не сумел. Судя по всему, какое-то сдерживающее заклятие. Голову посетила запоздалая мысль о пользе образования, а не водки и баб. Пробка – кусочек осины, обожженный до черноты, поддалась с легким хлопком. Бучила осторожно принюхался. Пахло болью и расколотыми костями. Да нет, не может этого быть. Внутри склянки содержалась кровь и живая человеческая душа. То, что с легкостью заменило необходимую жертву для ритуала призыва Снегурочки. Страшное, проклятое колдовство. Человека пытками доводят до исступления, а отлетевшую душу ловят в специальный сосуд. Какого хера тут вообще происходит?
– Аннушка не виновная, – простонала бабка Матрена. – Хорошая она у нас, добрая. Заступушка, не трогай ее…
– Тихо, – отрывисто приказал Рух. В избе ощутимо похолодало, из щелей двери, ведущей на двор, сочились струйки морозного пара, рассохшиеся доски покрыла искрящая вязь. Неужели явилась? Бучила толкнул дверь и шагнул в леденящую темноту. Снегурочка застыла возле стены, неясная тень на фоне темного сруба – невысокая девка, лет около двадцати, в вышитой белой рубахе. Полупрозрачная ткань туго обтягивала бедра и маленькую острую грудь с набухшими от
