успеваю боковым зрением увидеть, как раскидывает их, а последнему подрезал пятки, и он — "гвоздя". Не сломался бы. Деру лыжами лед в брызгах, в крошках. Остановился. Ноги дрожат.

В Альпах инструктор кричать на клиента не станет… А пальцы морозить, застегивая крепления, будет? И отвечать за жизнь ослушивающихся будет? И работать в выходной "за так" будет? И художественной самодеятельностью, хошь-не хошь, а пой, и спартакиада "Здоровье", и всего по шестнадцать часов в сутки, и так, чтобы после расчета еле хватило до дома доехать, — будет?..

Как замкнутое кольцо магнитофонной пленки, как типографский бланк с пробелами для вписывания имен орал:

— Как вас зовут?!

— Андрей.

— Какого черта, Андрей, вы поехали без команды?!

— Как вас зовут?!

— Николай.

— Какого черта, Николай, вы поехали без команды?!

— Как вас зовут?!

— Аня.

— Какого дьявола, Аня…

Так по очереди они подъезжали. Я предложил им построиться друг над другом по склону. Один из них, долговязый, сутулый, звать Виктором, кричит мне:

— Эй, спустись пониже, не подниматься же мне. Пришлось ему подняться.

— Эй, долго будем стоять?! — опять тот же Виктор.

Пришлось еще постоять. Впрочем, у них есть выбор: могут, отдав мне с лыж "маркера", идти гулять на все четыре стороны пешком.

Они выстроились. Снова видимость нулевая и холод пронизывает. Стоят. Уже не молодежь. У всех отличный инвентарь, свой, не прокатный. А лыжи, по которым я проехал, "Кнейсл", стоили не меньше четырехсот рублей.

Я спросил:

— В каком порядке ездите?

— Да… вот так… как стоим…

— Что, женщина замыкающей?

— Да нет…

Поставил замыкающим обладателя "Кнейселов". Потом поехал медленно, аж самому противно. Подъехали к перегибу: налево путь на "Доллар", а направо мимо домика Серванте — на диагональ по полке, а потом по спаду мимо километрового буксировщика к "Нижней мульде", затем по лесным прогалинам спуск уже в долину — безопасный путь. Но дуло с этого пути — хоть голову под мышку суй.

— По "Доллару" ходили?

— Ходили.

— Сегодня лед.

— Позавчера тоже.

— Сегодня хуже. Канты точили?

— Точили.

— Я попробую склон. Если очень плохо, то подождете, пока поднимусь.

Они согласны.

Было не очень плохо — канты держали. Я остановился на втором зигзаге как раз у тех берез, в которые врезалась Нина. Она бы не врезалась, если бы там не свалился парень. Он как-то задержался, а лыжная палка воткнулась в двух метрах ниже. Нина хотела ему ее подать, но, когда останавливалась, соскользнули канты. И на куртке заскользила (синтетика, словно облитая), набрала скорость.

Стоя на втором повороте, я поднял палку, и они, там наверху посовещавшись, поехали. Первым замыкающий на "Кнейселах", за ним предпоследний и так далее, почему-то все в порядке "наоборот". Каждому я кричал вслед, чтобы остановился у начала "Солнечного виража".

Надо было бы спуститься пониже, а только потом уже идти напрямую, но я поехал с самого верха. Ноги широко, сел, прижался к коленям. Ветер засвистел. Сползла с головы шапка. Поправил ее судорожным движением. Ветер давил на голову, на плечи. В нижней части выемки, где прижимало, сел еще ниже, колени надавили в грудь. Потом все кончилось, и меня разом понесло вверх, оторвало от снега; я потянулся за ним, пространство до стены деревьев убывало, дотянувшись, вцепился в снег как в спасительную веревку, но в первые мгновения осторожно, потом выжал из ног все силы и, следуя виражу, остановился. Я посмотрел наверх. Очень уж высоко; они стояли там маленькими фигурками; я испугался, но, пока рассуждал, рука сама потянулась, и, уже воздев палку к небу, подумал: что же я делаю?

Первым поехал Николай на "Кнейселах". Лыжи у него были длинные, шли ровно, мощно. В стойке его, в том, как нес он себя по воздуху подлетая, чувствовалась сила хорошо тренированного тела. И как изумительно работали лыжи: они извивались, волнами гнулись, до меня доносился мягкий, поднимающий душу, прихлопывающий, пришептывающий звук. Носочки лыж, направленные точно на меня, стояли как скрепленные друг с другом. Хороший лыжник! Классные лыжи!

Когда он проезжал выемку, я потерял его из виду. Через три-четыре секунды он выскочит здесь, и я увижу, пройдет ли мимо леса, успеет ли тормознуть. Он успел. Но еле-еле. И, уже останавливаясь, упал и так остался сидеть на снегу — счастливый, немолодой улыбающийся человек в сильно диоптрированных очках, упрятанных еще под горнолыжные.

Остальные спустились немного ниже, а уж оттуда пошли. И скорость была не та. Но очень скользкий снег сегодня, никаких мазей не надо, голая пластмасса несет как бешеная. И ветер попутный.

В зоне леса ветра почти не было. Солнце подсвечивало из облаков и пекло. Мы прошли "первый балкон" и "второй вираж" медленнее, чем можно бы, нельзя же каждую минуту дергать добрую судьбу за хвост. Перед "вторым балконом" в левом русле трассы остановились, собрались вместе. Потом опять по одному до самою лесочка у начала спада, ведущего к выкату, шли с минимальными интервалами, было красиво, и друг за другом, четко рядышком остановились. Теперь остался путь прямой как стрела, но крут. Сверху видно, как на подошве склона занимаются новичковые группы. Это "лягушатник", оккупированный новичками и "ползунками" (физически слабые новички) нашей турбазы. Они заметили нас и расступаются. Солнце выглянуло будто бы насовсем, и все больше внизу появляется светлых пятнышек голых тел.

От нас ждут шикарного спуска. Явно пижонская ситуация.

Очень уж сегодня скользкий снег. Внизу нарыто бугров — швырнет. Рядом со мной стоит Николай.

— Пониже спустимся? — спросил я.

— Да нет, может быть, все-таки отсюда? Ведь последний день у нас…

Мы промчались с самого верха, исполнив уже на горизонтали прекрасный скоростной вираж.

Вот так произошло наше знакомство: они знакомились со мной, я с ними.

Снова в подъемнике. Теперь ехать тепло. В который раз знакомая до домика долина разворачивается перед глазами, как при самолетном взлете. Я еду в одном кресле с Николаем — приятный человек. Лыжи его возбуждают во мне зависть. Мне на такие не скоро заработать. К своим старушкам