– Теперь подумай, Игнаас ван Боттерен из Бреды, кто из нас с тобой на костер попадет? Я, девица Агнес Фолькоф, чей дядя рыцарь Божий и господин Эшбахта, или ты, детоубийца, насильник и чернокнижник. Да! Чуть не забыла, еще и еретик, что принял ересь реформации! – Она засмеялась. – Ну, так кто?

Книготорговец смотрел на нее с ужасом. А она спрашивала, хохоча ему в лицо:

– Что таращишься, душегуб? Отчего замолчал? Страшно тебе, Игнаас ван Боттерен из Бреды? Страшно уже тебе, душегуб? Или все еще хочешь стражу позвать? Крикнуть что-то хочешь? Дозволяю, кричи всем горлом. Ну! Кричи! Молчишь, пес? Говори! Хочешь еще сто талеров и зад мой в придачу?

Он молчал сначала, пока девица над ним потешалась. Ни от хамства его, ни от заносчивости и следа не осталось. Все, что ей в ответ смог сказать он, так это:

– Денег за такую книгу мало.

– Говори мне «госпожа», пес! – повелительно бросила девушка, с угрозой склоняясь к нему. – Не то… – она показала ему торчащую из рукава платья рукоять кинжала, – распорю тебе еще и рыло.

– Мало дали денег, госпожа, – поправился книготорговец.

Агнес достала одну монету и небрежно кинула ее. Талер упал на залитый кровью грязный пол.

– Позови лекаря, пусть зашьет тебе шкуру, не то начнешь гнить и сдохнешь. А ты мне пока нужен. И не забудь, первым делом мне надобна посуда для варки зелий, та, которая есть у любого аптекаря. Сыщи мне такую, найдешь – заплачу. Затем мне нужны книги, составь список тайных книг, что есть у других книготорговцев, и цены на них узнай. – Она сделала паузу. – И главное: ищи мне стекло. Слышишь? Шар – самое главное. Больше всего мне он нужен.

– Да, госпожа, – нехотя отвечал Уддо Люббель.

– Ну вот мы и познакомились, ты не бойся, душегуб, я не всегда зла. Я могу быть и доброй госпожой. И могу быть щедрой. Станешь псом хорошим, так и хрящи получишь, и кости мясные. А гавкать будешь или лениться – погублю пагубой лютой. Запомни это, душегуб из Бреды!

Она протянула к нему руку без всяких слов. И Игнаас ван Боттерен ее понял. Он полез своей рукой окровавленной под шубу свою мерзкую и достал оттуда ключ.

Девушка с презрением и брезгливостью взяла его двумя пальчиками, встала, подобрала юбки, чтобы не задеть подолом черные лужицы, и пошла к выходу. Ута последовала за ней, неся книгу.

Задерживая дыхание, чтобы не вдыхать вонь, прошли они первый этаж дома. Тут была темень, но Агнес уже давно научилась видеть в темноте. Даже успела поглядеть на кольца железные, что были вбиты в стену. Она дошла уже до двери, когда Ута споткнулась и чуть не упала, она-то в темноте не видела.

– Госпожа, куда идти мне? – хныкала служанка. В месте этом ей было не по себе. – Не вижу ничего.

Агнес глянула и увидала, что споткнулась та о цепи, что валялись у стены, точно книготорговец приковывал кого-то тут.

– Сюда иди! На голос мой иди, дурища, – сказала девушка и, подойдя к двери, отперла ее, отодвинула засов.

Как появился свет, так Ута почти бегом кинулась к нему. Да и немудрено, первый этаж дома книготорговца был премерзок и страшен.

Они вышли на улицу, и теперь даже грязная и вонючая улица Ткачей казалась им чистой и запах был терпим. И люди суетой своей уже не раздражали. Агнес шагала чуть впереди, следом шла Ута, прижимая к груди большую книгу, завернутую в дерюгу. Агнес оглянулась на служанку, поглядела на ее лицо и невольно улыбнулась, а потом спросила:

– Думаю замуж тебя отдать за книготорговца. Пойдешь?

Ута аж остановилась от такого вопроса, глаза от ужаса выпучила, рот открыла, да ничего сказать не смогла. Так и стояла посреди улицы с раскрытым ртом.

– Пошли, дурища, пошли, – говорила Агнес, смеясь. – Шучу я. Не нужна ты ему. Ему детишки потребны, те, что помладше.

Ей пришлось хватать служанку за рукав и тянуть, пока та пришла в себя и пошла сама.

– Что? Страшный он? – улыбалась девушка, глядя на служанку.

– Не приведи господи! – Ута даже перекрестилась, что делала нечасто. – И премерзок, и престрашен! Прямо такой, как описывал наш поп, когда говорил про сатану.

– Верно-верно, – соглашалась Агнес, думая о чем-то своем. – Зато служить будет верно, за страх служить будет, и не денется никуда, и не донесет.

Уж в этом она не сомневалась. Так дошли они до конца улицы, где ждала карета. Садясь в нее, Агнес думала даже не о книге интересной и не о том, что книготорговец теперь никуда от нее не денется. Она думала о его словах про то, что в стекло могут заглядывать лишь лучшие сестры. Лучшие! И значит, она была одной из лучших. Ах, как приятно это знать! Одно плохо, что никому об этом сказать нельзя. Ну не Уте же о том хвалиться, не Зельде, не Игнатию. Они и так ее силу знают, и так ее боготворят. Да и не поймут они. Господину бы о том сказать. Перед ним бы похвалиться. Похвала его была для Агнес сладка неимоверно. Мгновенная теплота его была желанна всем ее сердцем. А его поцелуй, пусть даже отцовский, в висок или лоб, сердце ее тревожил даже долгое время спустя воспоминаниями сладкими по ночам. Ну, а если не пред господином похвастаться, так перед другими… сестрами, чтобы поняли ее и оценили. Вот это тоже было бы хорошо.

С этими мыслями ехала девушка по Ланну, смотрела рассеянно из окна кареты на улицы и чуть заметно улыбалась.

Глава 38

Время урожая – самое жаркое время в любом поместье. Работы и суеты много, даже господину праздному и то хватает. А уж непраздный трудится не меньше своего холопа. Нет, конечно, не косит он и снопы не вяжет, не обмолачивает их, солому не собирает и на ветру зерно не веет, а веять его нужно – за непровеянное от мякины и мелких гадов зерно купчишки цену совсем не ту дают, что хочет господин. Так что Ёган эту неделю почти не спал, но все равно не успевал везде. И Волкову пришлось мотаться между полем Эшбахта и новыми амбарами: то там пригляд нужен, то здесь. Мужики и нанятые на уборку солдаты не хотят стараться лишний раз для господина, работают спустя рукава. Если к ним сержанта не приставить, то будут лодырничать. Вот пригляд и нужен. Пригляд и подсчет. А как же в хозяйстве