Шрифт:
Закладка:
— О, «он захочет узнать»… «Ему будет интересно»? Как Аполлону, наверное, было интересно, что чувствовала Дафна, превращаясь в лавровое дерево. Или Марсий, с которого он сдирал кожу живьем. «А не играй на флейте, не раздувай безобразно щеки!..» Я вижу, вы достойный ученик своего учителя. Запустить иглу поглубже и вглядываться в глаза взором, полным участия. Сказать вам, что я чувствовала после его внезапного отъезда? Теперь уже в этом можно сознаться. Я хотела выть. Я хотела вцепиться зубами в край стола и так провести весь день.
— … Ты просыпаешься каждое утро, и первая мысль: где мой большой-большой стыд? как он сегодня? Ага, все на том же месте, под сердцем. Кажется, еще больше и больнее. Нужно готовиться к тому, чтобы встретить подавленное молчание близких, вытерпеть их участливые взгляды. Нужно уговаривать себя выйти на улицу. И не воображать при этом, что каждый прохожий знает о твоем позоре. Нет-нет, только своим шуткам смеются эти молодые люди — вовсе не над тобой. И зеленщик в лавке повернулся к тебе спиной просто потому, что хочет выбрать кочан получше. И дверь в доме стариков Глабрионов не открылась перед тобой лишь оттого, что все ушли в церковь.
— …Мозг сверлит только одна мысль: что я сделала не так? чем оттолкнула его? Память роется в ворохе отзвучавших слов, выдергивает на суд то одно, то другое. Как жалки они теперь, как убоги! Все минуты и часы, проведенные вместе, раньше казались такими счастливыми. Теперь они серее, чем зимний дождь. Немудрено, что жених сбежал от такой скучищи! Странно, что терпел так долго.
— …A-а, теперь вы будете мне говорить, что и он страдал не меньше. А знаете ли вы, что он умел любоваться своей печалью? Да-да, он сознавался мне. Говорил, что на дне колодца страданий можно испытать неповторимую сладость. Я пыталась объяснить ему, что это — не для всех. Что у меня такого не бывает. Но он отвечал, что я просто недостаточно глубоко погружаюсь. Не для того ли он и решил оставить меня, чтобы я погрузилась на самое дно? Так вот передайте ему: там только мрак и ужас. И непрерывная боль.
— …Даже многие годы спустя, когда я была замужем и имела детей, боль могла вернуться в любой момент. Муж мой был человек достойнейший, и я старалась быть ему доброй женой. Он любил радовать меня подарками. Я радовалась и благодарила его, а в сердце вдруг вонзалась игла: «Это мог быть подарок от него». И глядя на своих играющих детей, вдруг замирала на мысли: «Ведь это могли быть его дети…»
— …Да, я читала некоторые его книги и эпистулы. Читала с волнением, не скрою. Мне запомнилось одно место, где он говорит, что Господу неважно, постигаем мы Его или нет. Главное — чтобы следовали Его зову. Но мысленно я хотела ответить пишущему: зов доходит до наших слабых душ в переводе на человеческие слова. И тот, кто доносит до нас перевод, — в ответе за разбуженных им. Оставить их бодрствующими, но без наставника, без защиты — двойное предательство.
— …Знаю, я не должна была всего этого говорить. Не думайте, что мой застарелый гнев и горечь как-то задевают вас. Но вы появились так внезапно. За все эти годы не было ни одного человека, на кого бы я могла излить свою боль. Матрона Фалтония была очень добра ко мне, однако и с ней я должна была держать свои чувства в узде. И довольно об этом. Мне пора спешить за продуктами. Надеюсь, дождь не пойдет. В очереди приходится стоять довольно долго — ведь раздающие проверяют каждого по спискам. Не поможете ли дотащить мешки до дома? В последние дни разболелись пальцы и локоть. Приходится много подрабатывать вышиванием.
Я с готовностью согласился. И пока мы шли по шумным улицам Остии, я украдкой бросал на нее взгляды и любовался — нет, не красотой, конечно, молодость давно оставила это лицо. Но уступила место какому-то почти светящемуся покою. Был ли это свет из колодца страданий?..
Я вдруг подумал — и мне захотелось сказать ей, но мысль не складывалась в слова, — что вот за это они и гонят нас. За легкость узнавания этого света и узнавания друг друга и внезапной близости. За то, что к ней может войти незнакомец, и она мгновенно узнает в нем своего, и станет говорить о самом больном и важном, запертом в темнице сердца на двадцать пять лет. Мы как заговорщики, которым не нужны никакие пароли, никакие секретные знаки. То ли Пелагий одарил нас этим, то ли открыл в нас этот дар — умение слышать друг друга. Но это наше главное богатство в жизни. И если нас поведут когда-нибудь на суд и казнь, то только за это.
Мы отстояли в довольно длинной очереди получателей пособия, тянувшейся к дверям муниципалитета. Весовщики многих знали в лицо, перекидывались шутками. Копченой свинины на всех действительно не хватило, но Корнелия отнеслась к этому вполне равнодушно. Ее волнение улеглось, ум вернулся к ручейку повседневных забот. На обратном пути она то и дело прерывала разговор, забегала в уличные лавки в поисках шелковых ниток, подходящего полотна, лечебной мази. В ожидании ее я передыхал, поставив на землю амфору с маслом и куль с мукой.
Имя Пелагия в нашей беседе больше не всплывало ни разу.
ФАЛТОНИЯ ПРОБА ЗАЩИЩАЕТ ДОЧЬ ОТ РАННЕГО СВАТОВСТВА
Девочка Фриския, которую я выкупила у сирийского купца, оказалась очень смышленой и чуткой. Она была года на три старше Деметры, но умудреннее ее на все двадцать. Я поощряла их дружбу не совсем бескорыстно: иногда от Фрискии мне удавалось больше узнать о чувствах собственной дочери, чем из разговоров с ней самой. Дети не врут нам — они просто не хотят нас огорчать и часто дают душевному гною накапливаться в сердце без выхода.
Наша домашняя жизнь в Африке имела одно важное отличие от римской: простор. Дом был такой огромный, что каждому члену семьи можно было выделить по одной, а то и по две отдельные спальни. Слуг же и рабов было гораздо меньше, и они не путались под ногами, не спали в коридорах, не подглядывали, не наушничали.
Одна только матрона Юлия была недовольна этими переменами. Она уже достигла того возраста, в котором воспоминания о днях юности затвердевают, как скрижали, и превращаются в нерушимый свод правил. Неважно, что когда-то
