Я знала, что переговоры с Констанциусом затягиваются. Галиндо демонстративно поворачивался ко мне незрячим глазом, стража была непривычно угрюмой. Мне давали понять, что меня считают причиной опасного тупика. Наконец в какой-то день Атаулф внезапно появился сам, прискакал без предупреждения. Хорошо, что Эльпидия заметила его свиту из окна, — я успела прыгнуть в постель под одеяло.

Он был явно взволнован. Не знал, как начать. Вдруг подошел к стене, ухватил мраморную скамью, поднял ее над головой. Осторожно поставил на место. Снова поднял, снова поставил. И так раз десять. В последний раз он поставил скамью прямо перед моим ложем. Сел на нее, тяжело дыша.

Мы молча смотрели друг на друга.

Да, это так. Я видела это уже много раз. Ему легче было бы поднять статую Геракла, легче проскакать верхом вокруг Средиземного моря, легче взобраться на самую высокую альпийскую вершину, чем переломить собственную гордость. И обратиться с просьбой к женщине.

Я откинула одеяло, села. Он смотрел на меня выжидательно, с какой-то смесью недоверия и надежды. Взял меня за руки, притянул. Наши лица были близко-близко. Бывало уже и раньше, что мы пытались вести такой разговор без слов — не на латыни, не на греческом, не на готском, когда губы раскрываются и закрываются беззвучно, как листья, почки, цветы. Но никогда еще на этой тонкой ниточке нашего бессловесного понимания не повисал такой тяжелый и важный груз.

«Я не могу, не хочу, не переживу — потерять тебя», — говорил он.

«Я знаю, верю…»

«Но все они требуют, наседают укоряют, грозят. Твое возвращение в Равенну — вот непременное условие».

«Я не хочу. Я хочу остаться с тобой. Не отдавай меня».

«Я не отдам. Жизнь без тебя — это жизнь без света. Но что я скажу римлянам? Что скажу своим соплеменникам? И что я могу предложить тебе? Все опасности походной жизни? Мы отправляемся на войну, в которой погибнуть легче, чем победить. Как я могу взять тебя с собой?»

«Я жила в солдатских шатрах с малых лет. Не испугаюсь. Но в Равенне я наложу руки на себя. Ты знаешь, что меня там ждет».

«Римляне не верят мне. Они думают, что я держу тебя силой. Они поверят, только если ты сама скажешь им в лицо. Что тебя никто не держит. Что ты остаешься с нами по доброй воле».

«Но они спросят о причине. Что я могу им сказать на это?»

«Не знаю».

«Сознаться, что здесь у меня есть единственный человек, с которым мы понимаем друг друга без слов?»

«Не знаю».

«Сознаться, что в Риме не осталось мужчин, способных завоевать сердце дочери Феодосия Великого?»

«Не знаю. Знаю лишь одно: сегодня только тебе по силам разрубить этот узел».

— Хорошо, — сказала я, отнимая у него руки. — Хорошо. Пусть так. Прикажите подать мои носилки. Но не провожайте. Лучше будет, если я приеду в лагерь римлян совсем одна, без охраны.

Констанциус уговаривал меня долго.

Он был красноречив, настойчив, терпелив, пылок. За прошедшие годы его долговязая фигура слегка согнулась под грузом побед, славы, близкого дыхания смерти. Манеры погрубели. Но голос отдавал все тем же нервным воркованием, так что тщеславные зарубки в моей памяти поневоле обновлялись. Выпуклые иллирийские глаза не отрывались от меня даже в те минуты, когда он вставал, расхаживал передо мной, загибал пальцы.

— Никто в Италии не поверит, что вы остаетесь с войском визиготов добровольно — это раз. Да еще отправляетесь вместе с ними в опасный поход. Поползут слухи, что Атаулф подкупил меня награбленным в Риме золотом. Часть визиготов настроена к вам чрезвычайно враждебно — это два. Сторонники Атаулфа пока успокаивают их, изображая вас заложницей. Но что будет, когда они узнают, что вы остались по доброй воле? И главное: как я объясню это своему императору?

«Он-то сразу поймет и не спросит», — хотела сказать я. Но удержалась.

Странное чувство, похожее на предвкушение счастья, переполняло меня.

«Как непредсказуема жизнь наших слов, — думалось мне. — Точно зрелые, полновесные семена сыпятся в мою память слова этого достойного человека — но не прорастают, остаются лежать на поверхности сознания. А какой-то час назад невнятные, непроизнесенные слова другого я хватала жадно, впитывала, как земля распаханная для сева, сберегала, торопилась расшифровать, ответить».

Но поверх этих мыслей, все заглушая и отодвигая, звучал голос, повторявший только одно:

«Сама… Я могу наконец-то выбирать сама… Больше не вещь, не игрушка… Сама!»

— …Ну хотя бы для меня, — просил Констанциус. — Я просто должен понять. Что вам в них? Вы римлянка, дочь императора. Для вас читать Вергилия и Горация — как читать письма от близких друзей. Помните наши беседы пять лет назад, по дороге из Равенны в Рим? Ваш голос звучал в моих ушах все эти годы. Я уважаю в этих людях воинскую доблесть, я ценю их верность слову, их чувство собственного достоинства. Но жить среди них день за днем?.. Чем они могли приворожить вас?

— Хорошо, — сказала я наконец. — Вам я могу приоткрыть правду. Тем более что вы — быть может, единственный — видели все своими глазами. В те последние месяцы в Равенне — разве не замечали вы, какими глазами смотрел на меня император в библиотеке? Разве не помните, как сжимал мне руки, оставляя следы на запястьях? Можете ли вы сказать, что это были знаки лишь братской нежности? А видели вы, как он… Должна ли я продолжать…

Констанциус застыл в задумчивости. Потом печально помотал головой.

— Пожалуй, нет. Вы правы… Теперь я понимаю… Но когда подумаю, что ждет вас впереди… Сохрани вас Господь.

Когда мои носилки на обратном пути перевалили через вершину холма, Атаулф со свитой выехал из рощи под солнечный свет. Он всматривался в меня с недоверием и надеждой, будто ждал, что беззвучные слова вот-вот потекут к нему и что чудо снова случится — он поймет их.

Я вышла из носилок и подняла руку.

— Генерал Констанциус выслушал меня благосклонно! — громко крикнула я. — Он убедился, что никто не удерживает меня силой в вашем стане. Завтра он подпишет договор между римским императором и королем визиготов. По условиям союза, вас будут регулярно снабжать продовольствием, оружием, деньгами. Каждый воин получит право носить почетный золотой обруч союзника на шее.

Воины свиты прижали щиты ко рту, и стая галок с воплями взлетела над кронами деревьев, испуганная незнакомым металлическим ревом.

Атаулф провел рукой по лицу, расцвел благодарной улыбкой.

Выражение такого же счастливого и