Он слабел все более и более. И все же сумел совершить уж не знаю сколько попыток достать меня, прежде чем я увидел достоверные признаки его близкого конца. Я понял это, заметив, с каким усилием и как медленно теперь двигал он плавниками, в то время как хвост его уже почти не действовал. Однако прошло еще не менее часа, прежде чем горевшие неимоверной злобой глаза его потухли, и он начал медленно всплывать на поверхность, чтобы вскоре навсегда погрузиться на морское дно, где им распорядятся рыбы, крабы и все другие, кто питается падалью.

Но именно этого я не хотел допустить. Так что надо было как можно скорее принять мой нормальный облик. Произнести нужную формулу и немного обождать. И то же самое проделать с ним.

…Я перевернулся на спину, широко раскинул руки, чтобы, колышась на пологих, медленных волнах, выровнять дыхание и прийти окончательно в себя после сражения с врагом-ящером.

Впрочем, я был совершенно уверен, что он — такой же ящер, как я.

И в самом деле: мертвое тело, всплывшее неподалеку от меня, на глазах меняло очертания, уменьшаясь и превращаясь в человека. В труп.

Было немного шансов опознать его: против меня, как я уже убедился, работали люди не из нашего бюро. Как тот дример в Аиде.

Но на этот раз мне повезло, и я узнал его.

Это был Хижин — тот самый, что схватился со мною, изображая то ли урку, то ли боевика какой-то банды. Тот, что принес мне первое предупреждение.

Нет, членистоногим внизу не дождаться его тела: оно не погрузится, оно медленно растает, чтобы потом возникнуть скорее всего слабой, лишенной энергии тенью там, где я еще недавно был. Мы разошлись, как говорится, контркурсами.

Я облегченно вздохнул и расслабился.

В небе плыли барашки — так же медленно, как волны, но в другом направлении. Солнце стояло достаточно высоко, но, не зная широты, я не мог определить ни направления на север, ни того, перевалило ли время уже за полдень. Хотя вряд ли это было сейчас самым важным.

Медленно взмахивая длинными крыльями, высоко летела птица, держа курс от моей левой ноги к правому плечу, ее угол с направлением, куда катились волны, составлял примерно градусов двадцать пять — двадцать восемь. Возможно, то был альбатрос, но поручиться в этом я бы не смог. Впрочем, очертания более напоминали птеранодона.

Вдыхая воздух и медленно, по капле выдыхая, я уже через минуту-другую ощутил, что могу перейти к нормальным действиям. Перевернулся на грудь и, сильно сработав ногами, по пояс поднялся над волной, чтобы выяснить обстановку.

Впереди, милях в полутора, был берег. Увидев его, я испытал искреннее удовольствие.

Берег был не обрывистым, а низким, его окаймляла гряда невысоких дюн. Больше ничего я разглядеть не успел, да отсюда это вряд ли и было возможно.

Волны медленно несли меня к полосе прибоя. Я стал помогать им, плывя медленным брассом, которым можно преодолевать милю за милей. Плыть так показалось мне даже приятным, хотя будь вода холоднее — я скорее всего испытывал бы совсем другие чувства.

Внутреннее ощущение времени подсказало, что я пробыл в воде примерно час, когда, погрузившись уже в четвертый раз, нащупал ногами дно. Оно оказалось твердым, песчаным, ребристым. Последние полсотни метров я прошел пешком, на ходу разминаясь и с наслаждением подставляя солнцу кожу, с которой скатывались тяжелые капли.

БЕРЕГ

На берегу меня никто не ждал. Это было приятно. Хуже нежданного гостя может быть только нежданный хозяин.

Порадовавшись окружавшему меня безлюдью, я присел на песок, чтобы обдумать положение.

Солнце успело опуститься пониже. Учитывая прошедшее время, можно было предположить, что нахожусь я где-то в средних широтах, может быть, даже на параллели Москвы — хотя климат говорил о другом. Само солнце показалось мне обычным, каким оно было и в моем мире яви; возможно, от привычных времен я удалился и не очень сильно. Удалился — или меня удалили.

Медленно поворачиваясь под солнцем, чтобы не обгореть, я пытался понять, что же со мной произошло и куда меня закинуло.

Такое бывает: в подобных случаях подсознание, безмятежно резвясь, порою забрасывает тебя в самые неожиданные уголки — но только в своих пределах. То есть тебя заносит в места, каким-то образом связанные именно с твоим подсознанием, и ни с чьим другим. А это значит, что, серьезно анализируя свою память, можно если не определить, то хотя бы угадать — в известных пределах точности, — с чем именно, с какими эпизодами или впечатлениями твоей жизни это место и время связаны.

Уже самое поверхностное рассуждение привело к выводу: подобная местность и климат могли отложиться в голове в результате одной давней поездки в Африку, на ее восточное побережье. Там было так же тепло, и таким же ласковым и медленным, помнится, был закат.

Только здесь широты никак не свидетельствовали об Африке. Разве что я находился сейчас в Южном полушарии? Но у меня с ним ничего не ассоциировалось. Туда меня могли только затолкать силой. Однако сейчас это представлялось неправдоподобным: даже будь в той точке, откуда я скоропостижно удрал, кто-то, способный воздействовать на меня, — он не успел бы оказать свое влияние. У меня в голове стоят достаточно серьезные блоки, и над ними пришлось бы долго работать даже очень сильному Мастеру. Со мною с трудом справлялся на тренировках даже Жокей Мысли, для которого в таких делах мало что являлось невозможным.

Поищем другой вариант. Допустим, я не менял широт; изменилось время. И я пребываю где-то в наших краях — но с немалым забросом в прошлое или будущее. Прошлое? Возможно: некогда на московских широтах простиралось неглубокое, но обширное море. Правда, было это давненько. Будущее? Если да, то не завтрашнее и не послезавтрашнее; но так далеко никому из нас еще не удавалось проникать. Протоптанных и размеченных троп в такие края Система еще не успела проложить, а вернее — не умела их торить. Нам еще далеко до такого уровня. Так что — вряд ли.

И последняя (пока что) версия: я по-прежнему выдерживал заданный курс на Груздя. Просто человек этот оказался не совсем там — или совсем не там, где мы с Минаевым собирались его обнаружить. Пожалуй, такое предположение выглядело наиболее логичным.

Что же — из этого и будем исходить.

Я встал, чувствуя, что солнечная ванна уже переливается через край. Медленно просканировал взглядом море.

Оно было пустым. Ни дымка, ни паруса.

Но море