Шрифт:
Закладка:
Тот, кто хочет дослужиться, должен был служить, а не каждый сможет согнуться на службе, особенно, когда сам дольше привык править. Тогда землевладелец на своих землях был законным короликом, судьёй и владыкой. Такими и надпилицкие Леливы с незапамятных времён привыкли бывать.
Шло это от отца к сыну. Один должен был рыцарскую службу исполнять, другие около дома только крутились и своё панство стерегли. Сельским хозяйством в то время ни один держатель не занимался, дворских ленов не было. Делом кметов было пахать, сеять и собирать, оброк дать пану, заготовить пану сена, а из борти в лесу дань принести.
Наследник также имел свои борти и бортников, охотился на зверя в лесу и шкуру из него продавал, иногда держал большие лошадиные рынки… скот, коней и овец.
Потребности были небольшие, а когда к тому, что давала земля, рыцарь с войны ещё добычу привозил, дома было всего вдоволь. Леливици на Лилове хозяйничали именно так, не желая большего, но имея столько, сколько было нужно.
Старый Богуш Лелива, который по молодости немного воевал, а потом уже сел дома, поспорив о чём-то с воеводой, имел двух сыновей и дочку Домну. Старшего сына отдал на рыцарское поприще, тот королю Локотку служил, не много получив пользы от своих походов, потому что те добычи никогда не приносили, а бывали кровавыми. Младший сидел с отцом, с ним ездил в леса и охотился, и свои земли охранял.
Усадьба была старая и, как хата, простая и безвкусная. Пристраивали к ней, когда нужно, подпирали стены, поправляли хаты, и так там жилось.
Мать, пока была жива, воспитывала дочку Домну, а все: отец, брат и она, баловали её, так как был это ребёнок особенной красоты и разума.
Брат матери, которая была из рода Яксов, стал ксендзем и аж в итальянские земли ездил учиться, а вернулся сведущим обо всём, что на свете делалось, опытный в писании, набожный и умный, так что его к великим достоинствам в костёле хотели продвинуть. Но он от тех отказался, приходским священником в Серадзе сидел, а там, как говорили, в пергаментах копался, а другие и сам писал и рисовал.
Тот, так как был привязан к сестре своей, жене Леливы, часто заезжал сюда в лес, деревянную часовенку себе сколотил, в ней мессу служил, а когда дольше в Лелове просиживал, учил молодых, а старых развлекал и давал им разумные советы.
Тот, полюбив свою племянницу Домну за ум, когда её братья очень скоро стали скакать по лесам и ксендза не очень хотели слушать, обучал её всему и почти один воспитывал.
Она знала также больше, чем мать, отец и братья, и ведала о людях, странах, о Боге и о свете Божьем лучше, чем они. Старый священник так ей радовался, как делом своих рук.
Но когда девочка подрастала, а уже нужно было заботиться, кому её отдать, потому что дома навсегда остаться не могла, дядя-капеллан, отец и мать, смотря на неё, тайно вздыхали, беспокоясь о том, кому такая жемчужина достанется, кто поймёт её и женится.
Дядя-ксендз советовал по-духовному: чтобы дом имел всё самое лучшее, нужно предложить её Господу Богу и пожертвовать в монастырь, потому что в нём, согласно его мнению, её ждало счастье и покой, ничем не волнуемый.
Матери жаль было ребёнка, отец не говорил ничего. Может, дядя склонил бы родителей к этой жертве, но вовремя заметил, что Домна, хоть была очень набожной, к монастырской жизни призвания не имела.
Красивая златовласая девушка была живой, выросла среди лесов и деревни, на широких полях, на зелёных лугах; обращалась свободно, в постоянных движениях и занятиях, с песнями и вечерними беседами – монастырь со своей однообразной тишиной её пугал.
Ксендз, который потому, может, советовал монастырские стены, что чрезвычайной красоты племянницы боялся для неё самой; напрасно пробуя обратить её, наконец замолчал и поручил Богу дальнейшую судьбу.
Как-то в это время, когда красивая девушка подрастала, однажды вечером появился в Лелове молодой человек, по-рыцарски одетый и вооружённый, но один, без челяди, уставший, раненый, ссылаясь на то, что был ранен в походе и сбежал из вражеского плена, просил о приюте.
В гостеприимстве никому не отказывали, таким образом, его приняли, хотя никому не понравился. Смотрел исподлобья, был грубияном, а то, что поведал о себе, было не ясно и не всё друг с другом согласно.
Даже о своём происхождении не умел хорошо объяснить, раз называя себя мазуром, якобы род его там сидел, то снова о Сандомире рассказывая, где также племянников имел. О том походе, в котором был ранен, также рассказывал мутные вещи и с неохотой.
Может, это где-то пробудило бы какое подозрение, но Леливы, люди простые и доверчивые, только то поняли, что бедный человек не рад был вспоминать то, что его мучило.
Когда немного выздоровел и отдохнул, а отъезжать не думал, старый пан начал брать его с собой на охоту и был им очень доволен, потому что, смелый, ловкий и почти дерзкий, он хорошо ему служил – на самых диких конях сидел, один шёл с копьём на кабана и на медведя, и ни к чему не ленился.
Как-то так незаметно он укоренился в доме, больше всего служа старику, что уж как бы домочадцем и родственником стал. Юноша его не слишком любил, но сносил.
Ксендз, несколько раз тут его встретив и немного изучив, старого шурина начал остерегать, чтобы неизвестного приблуду не кормил и выгнал его, старый не послушал.
Тем временем умерла мать Домны, дом опустел, вдовец от грусти больше в лесу, чем под крышей сидел, а Никош становился ему теперь всё более нужным и подольститься к нему умел.
Между тем, каждый день смотря на это чудо, девушку, которая расцветала как розочка, и с каждым разом становилась всё более красивой, приблуда разгорался к ней великой любовью.
Люди этого не знали, одна девушка догадалась – и испугалась, потому что этот дикий парень с первого взгляда пробудил отвращение и страх. Домна также сторонилась его, не рада была с ним встречаться даже издалека, а хитрый Никош так умел заходить, поджидая её, догадаться, когда её ждать, где её мог найти, что ускользнуть от него было трудно.
Уже тогда с разных сторон начали появляться в Лелове люди со
