— Да литвины опять балуют. Набег за набегом, — хмуро откликнулся старый Низиня. — Вот и мыслит князь Владимир Василькович поучить их. Мне давеча Тихон, дружок твой, сказывал.

«А Лев мирен и дружен с Трайденом. Может, с его ведома и набеги эти? Опять ковы заспинные! А может, зря я так? Но вот ведь Тихон не стал Льву служить. Он честен, прям, смел. А я? Мне что, нравится Лев? Ради чего я службу правлю? Ради почестей, ради боярства пожалованного? Или чтоб отца с матерью порадовать? Или всё же хочу земле родной пользу принести? Что опять за вопросы? Время ли?»

Пополудни Варлаам решил прогуляться по городу. Но едва вышел за ворота, как нежданно-негаданно столкнулся с Альдоной.

Вдовая княгиня, в чёрном платье до пят, в повое и короткой душегрейке мехом наружу, шла ему навстречу.

— Не ждала тебя увидеть, — сухо усмехнулась она. — Думала, ты в Бужске. Ко твоим иду.

— Княгиня. — Варлаам растерянно мял в руках шапку. — Что ж. Милости прошу.

Он отворил калитку во двор.

— Да дело больше тебя касается, не родных твоих. Намедни, поздний час уже был, постучался в дом к нам нищий один, в лохмотьях. Назвался Вителой, поляком из Силезии. Сказал, тебя знает.

— Что? Витело?! Где он?!

— У меня в доме, на поварне отъедается. — Альдона вдруг не выдержала и расхохоталась, легко и звонко. — Потешный такой. Как увижу, смех разбирает, удержаться не могу. Ест, пьёт, а потом перст вверх подымает и речёт всякое. Про Аристотеля там, про Платона.

— Он такой.

— Откуда же ты его знаешь?

— Учились вместе, в Падуе. Зря смеёшься. Лучший ученик был Витело у падре Доменико. Самый талантливый из нас.

— Ты с ним дружил?

— Да. И потом тоже встречал, в Кракове. Он тогда в монахи хотел податься.

Они незаметно отошли от калитки, пересекли улицу и, беседуя, подходили к Альдониному дому, расположенному по соседству с опоясанным дубовой стеной княжеским дворцом.

— Почему же он к тебе заявился? — спросил Варлаам. — Это странно.

Альдона передёрнула плечами:

— Я не знаю.

«Витело ничего не мог ведать о наших с Альдоной делах. Но попал почти верно! Слепой случай!»

— У отца в доме тоже гостья, — как бы невзначай, обронил Низинич. — Помнишь, верно, нойона Маучи. Так вот, его убили люди Ногая. Сохотай, его сестра, бежала, сейчас здесь.

— Как? Татарка?!

— Видишь ли, я спас один раз её брата, потом он — меня. Мы побратались. Я же тебе писал тогда, из Киева. Помнишь, верно. Поэтому она и ищет теперь спасения в моём доме.

— Вот как. — Альдона лукаво сощурилась. — Так она тебе, выходит, как сестра? Или...

— Нет, не «или»! — зло оборвал вдову Варлаам. — Знаешь ведь, всё знаешь... — Он горестно вздохнул.

Они поднялись на высокое дубовое крыльцо и через гульбище с резными столпами проследовали в хоромы. Варлаам впервые очутился во владимирском доме Альдоны и невольно поразился царящей в горницах и переходах необыкновенной чистоте. Нигде не было видно ни пылинки. Войлочные дорожки покрывали дощатые полы и ступеньки крутых винтовых лестниц, на подоконниках красовались расписные вазы с благоухающими цветами, стояли горшки с зеленеющими растениями.

«Как в сад попал». — Осматриваясь по сторонам, Варлаам удивлялся обилию зелени.

Молодые холопки в чистеньких саянах[190] неслышно порхали из палаты в палату. Навстречу Альдоне спешила, переваливаясь по-утиному, толстая рябая ключница-русинка.

— Матушка-княгиня! Ентот... на поварне который, — пожаловалась она, качнув головой в белом повойнике. — Жрёт и жрёт! Коли впредь тако будет, все погреба твои разорит! Ещё и медов желает! И речёт невесть что, охальник! Моя воля, гнать бы его взашей!

— О Вителе твоём толковня, — обернулась к Варлааму Альдона. — На поварне он у нас отъедается. Пойдём, узришь.

На тонких устах вдовы заиграла лукавая усмешка. Внезапно, не сдержавшись, она громко хохотнула.

Они сошли на нижнее жило. Из поварни доносился щекочущий ноздри аромат яств.

Альдона провела Варлаама в просторное помещение с закопчёнными стенами. У печи, возле огромного чана колдовали над варевом повар и его подручные. Витело, такой же худой и косматый, как раньше, восседал на низком кленовом стульчике и уплетал объёмистый кус копчёного окорока. Рядом с ним на деревянном столе стояла большая оловянная кружка с мёдом.

В кудрях ляха серебрилась седина, вислые усы тоже стати седы, лицо потемнело, сморщилось, желваки ходили по обтянутым кожей скулам.

— О, Варлаам! — воскликнул Витело, вскочив со стула и распахнув объятия. — Сколько лет мы не виделись?! Как давно я ждал встречи с тобой!

Они обнялись.

— Садись! — велела Низиничу Альдона.

Растроганный тёплым приёмом университетского друга, Варлаам пододвинул длинную лавку и сел рядом с Витело.

— Мёда боярину! — приказала Альдона холопу. — Уж извини, Варлаам Низинич, — с издёвкой в голосе и с ударением на «Низинич» сказала она. — На поварне тебя принимаю. Друг-от твой уж шибко завшивел. И одежонка у него весьма грязна. А наверху у меня чисто. Не хотелось, чтоб...

— Это добре, хозяйка! — развязно перебил её Витело. — Нам и тут сойдёт!

Холоп с поклоном поставил перед Варлаамом кружку с мёдом.

— Вот о чём рассуждаю, друг Варлаам! — начал Витело, хлопнув Низинича по плечу. — То, что мы с тобою тогда в Кракове говорили о Платоне — всё это верно. Но теперь меня волнует другое. Вот возьми. Ну, человек, он, понятное дело, песчинка малая на путях бытия. Скопище людей, народ — это как кучка песка. А Бог? Я разумею: Бог — высшая субстанция во Вселенной. Но насколько он велик? Вот смотри. Бог создал пространство. Это пространство существует вне Бога. Получается, что Сам Он находится вне созданного Им пространства. А это означает, что Он ограничил Себя. Следовательно, Бог не вездесущ.

Второе. Бог создал время как явление самостоятельное и, следовательно, Он не может сделать бывшее небывшим. Стало быть, Бог не всемогущ. Это также вытекает из того, что Он — милостив. Если бы Он был всемогущ и притом не искоренил бы зла в мире, то это было бы не сострадание, а лицемерие.

— Какое богохульство! — ужаснулась, оборвав витийствующего поляка, Альдона. — Али мёду ты вкусил сверх меры?! Так я убрать велю тотчас!

Она стояла в дверях поварни и косо посматривала на Варлаама. Во взгляде