чайник на плиту поставить, и в булочную сходить, и наволочку из машины на просушку вывесить. Сидеть всё время у окна – не очень-то нормально. Как это раньше не сообразил? И тут же мысль: наверное, она больна. Наверное, у неё беда с ногами. Да. И сидит она не на сиденье стула, а в скорбном кресле на колёсах, поскольку – инвалид. В конце концов, я никогда не видел, чтоб у окна она стояла. Конечно! Об этом надо было первым делом догадаться: полиомиелит. Или травма позвоночника. Или гангрена с ампутацией. Да… дело скверное, врагу не пожелаешь… Но как иначе усидеть?

Бедная крошка, дитя неприглядной судьбы! Такая дивная, и такое внутреннее горе – какой трагический разлад! Мир за окном развернут перед ней на всё пространство переулка (из фонаря ей видно поперёк и вдоль), наполнен воздухом и светел (когда небо ясно), а она прикована цепями своей болезни к креслу и его колёсам! Поэтому она всё время с книгой. Ведь в книгах – выдумки, там живут мечты, и можно вообразить себя счастливой героиней, порхающей по лугу парка с художественной скульптурой и фонтаном. Как ей помочь? Возможно ли? Должно быть, невозможно. Её бы, такую прелесть нежной красоты, наверное, давно бы излечили, если бы только доктора могли. А излечить её нельзя. Никак нельзя. Да что вообще умеют доктора? Брать взятки разве что и прописывать куриной лапой лекарства за, выражаясь прямо, мзду от фармацевта-жулика – хозяина этой циничной в обнажённом виде медицинской отрасли. (Про то, что могут мучить, как (страшно вспомнить) Григорий, и не говорю.) Был случай. С утра отстоял в регистратуре очередь за талоном. Попал наконец на приём к врачу, чтоб разобраться с зубом, который состарился вместе со мной, а этот оборотень в халате (белом) просит денег за материалы и лекарства – поверх ему положенной зарплаты!..

О чём я? Да – что можно сделать? Пожалуй, ей будет не настолько одиноко и злополучная печаль покажется не так горька, если и мир за окном откроет ей своё несовершенство. Несовершенство и… червоточивость. Её, червоточивости, и так кругом полно, но надо бы представить прямо здесь, на улице, под фонарём, чтоб стало очевидно. Хотя бы и в моём лице… Нет, не хотя бы – именно в моём! Придумать надо так, чтоб мне явиться перед этим несравненным взором плачевным и отверженным изгоем, лучше – калекой в гипсе. На худой конец… не знаю уж и кем. Второй, фигурно говоря, рукавицей к паре. Да, это всё, что я могу от сердца сделать. Обязан даже сделать, чтобы развеять мрачную печаль над этим неземным творением, которое не в состоянии найти ни с кем сродства, поскольку у теперешнего человека душа и разум очутились в полном подчинении у низменного органа – желудка.

Подумать надо хорошо на эту тему – как именно утешить и помочь. Подумаю, и что-то непременно созреет в голове, где не напрасно ум человека свил своё гнездо. Хотя, если взглянуть в масштабе бедствий, виновником которых он (человек) стал, – напрасно. За это весь род людской теперь обязан дать ответ. И дать неумолимо! И знать об этом – ведь справедливо говорится, что в борьбе с преступностью и язвами порока первую скрипку следует играть не суровости расплаты, а неизбежности её. Иной раз такие кары подлецам и ворам рисует в красках приходящий в мои мысли тот – четвёртый, которого, как и третьего, стыжусь, что… Сгинь! Изыди!

Домашняя библиотека, которую смотрели мы с Бодулей, разумной ценности не представляет, случайный сбор, увенчанный томами собраний сочинений классиков. Так, было кое-что в отдельности, но из-за этих перламутровых жемчужин разом скупать весь, выражаясь мягко, гумус, резона нет. Поэтому Бодуля выбрал только то, на что имел уже, должно быть, покупателя в сообществе букинистического круга. Я тоже выторговал у наследников одно издание. Для них – пустяк, а для меня – воспоминание о становлении на путь ремесленного мастерства, тонкой и взвешенной ручной работы.

Тогда, в конце прошедшего столетия (точнее, в сентябре 1987-го), когда попал в учёбу к мастеру (теперь покойнику уже), тот первым делом в качестве пособия вручил мне снятую на копировальной технике полуслепую распечатку этой книги. И вот опять она. Но теперь – в приличном состоянии! Должно быть, оказалась здесь случайно и редко кто её листал. Хотя внутри, под крышкой (точнее, между нижней крышкой и форзацем) вложены листки бумаги, исписанные мелко лиловыми чернилами (исследую потом). А переплёт, признаться, более чем скромный (для подобной книги) – свиные корешок и уголки и коленкор на толстых крышках с тиснением в три цвета. Но я-то знаю цену этой книге! Знаю, какие тайны и какую притягательную силу для только подступающего к делу новичка (каким я был тогда, в 1987-м) она хранит! Ведь ей благодаря во мне завёлся тот, второй, – трудяга-мастер, который в личности моей пророс. На титул только взглянешь – сразу ясно: и в книге есть такое же убранство, как в зодчестве Лидваля, Хренова и Росси, и ленточки парящие, и вензеля, а как подобран на два цвета шрифт… Со вкусом – без роскошеств и излишеств. Рациональное изящество, осмысленная красота. «Переплетное мастерство и искусство украшенiя переплета. Художественные стили. Чистка, исправленiе и храненiе книгъ». Сочинение д-ра Л. Н. Симонова, при содействии переплетной мастерской Э. Ро. 183 рисунка в тексте и 12 окрашенных таблиц. Издание 1897 года. С тех пор не переиздавалась.

Бодуля рассказал, что этот д-р Симонов – человек занятный. Он написал немало книг, которые, сложи их в стопку, составят удивительную и совершенно современному читателю неведомую энциклопедию знаний, навыков, ремёсел и достижений мастерства. Две самые его блистательные книги – о породах лошадей (вышла на русском, французском и немецком языках, оценена французской «Фигаро» от 27 мая 1894-го как самое полное и самое хорошо иллюстрированное из всех известных до сих пор произведений такого рода (Бодуля цитировал по памяти)) и вот эта, о переплётном ремесле. Вещица, вернувшая мне (из юности) забытый запах жизни.

Остаток дня не выпускал приобретение из рук – листал, разглядывал рисунки. Даже когда пил вечерний чай на кухне. Чай был горячий – затуманились очки. Взыскательно поговорил с очками.

* * *

– Вон там, – Фёдор махнул рукой направо, – за хребтом, Афганистан. Над окутанной дымкой грядой высоко стояло слепящее солнце. Афганистан был близко.

Вася, вновь было задремавший, стукнулся головой о стекло и встрепенулся – колесо угодило в рытвину.

– Что у нас с обедом? – спросил. – Не пора?

– Знаю место, – сказал