просто лежала с закрытыми глазами, сквозь веки чувствуя, как комната наполняется светом нового дня. Он просачивался тонкой полоской через щель из-за задернутых не до конца портьер. Я вдыхала свежий воздух, а потом вдруг услышала, как встала мама, как она тихо, стараясь не разбудить меня, собиралась на работу, как закрылась за ней входная дверь, и когда мне показалось, что времени с ее ухода прошло уже слишком много, я все-таки открыла глаза.

08:55.

Через пять минут самолет, на котором летел Саша, должен был взмыть в небо. Забрать Воскресенского в его стабильную, продуманную, привычную жизнь. Всего пять минут. Я считала каждую из них, гипнотизируя взглядом часы. Кусала губы, чувствуя вновь накатывающую волну боли. Она достигла своего апогея, когда часы показали ровно девять утра.

Грохот ли захлопнувшейся вчера двери за спиной стал той самой точкой невозврата?

Наверное, все-таки нет. Потому что воображение нарисовало картину исчезающего в утреннем чистом небе самолета, который в скором времени сверкнул маленькой точкой где-то вдалеке, а затем и вовсе пропал.

И это было оно. К черту дверь. Ее можно было открыть. Да хоть выломать!

А самолет не развернешь.

Я не знаю, сколько еще лежала, пока вдруг не раздался стук в дверь. Он был неожиданным настолько, что сначала я подумала, будто мне послышалось, поэтому лишь повернулась на другой бок и закрыла глаза, желая выкинуть часы в окно и наблюдать, как они превратятся в крошево из металлических деталей на асфальте.

Но затем постучали настойчивее. И громче.

Я поднялась на полнейшем автомате. Собрала волосы в хвост и скрутила их жгутом, чтобы не лезли в лицо, но они, конечно, тут же распустились. Я даже не подумала о том, чтобы накинуть хоть что-нибудь поверх атласных шорт и майки на тонких бретельках. Прошагала босыми ногами по холодному полу, открыла замок и распахнула дверь, уже почти уверенная, что на лестничной площадке увижу Гиту.

Она ведь всегда жаждала подробностей. И не могла долго ждать. К тому же вчера мы договаривались, что я все ей обязательно расскажу.

Но это была не Гита.

* * *

Она плакала. Тонкие плечи дрожали, и Саша слишком отчетливо чувствовал это, зажмурившись, прижавшись губами к ее виску, пока Лиз вся, целиком и полностью, находилась в его руках.

Иногда эта девушка была сбивающей с ног бурей, но сейчас казалась невероятно хрупкой и маленькой. Словно звонкий хрусталь, который может разбиться от одного неосторожного движения.

Первый шаг от нее был почти убийственным. Почти разрушающим. Почти летальным.

Второй — легче.

Третий — еще легче, хотя…

Ложь. Какая наглая ложь, ведь легче не было. И не стало ни на секунду после.

Саша уходил от ее подъезда все дальше, чувствуя ее взгляд у себя между лопаток, неожиданную влагу на щеках, которую он тут же смахнул рукой, жжение в районе груди и понимание того, что он все делает правильно. Так и должно быть, Лиз права.

Но почему тогда это жжение почти сжигает грудную клетку изнутри?

Неужели они пережили в их отношениях столько, научивших жить, думать и смотреть трезво на многие вещи, сложностей, лишь для того, чтобы потом снова встретиться и понять, что, может, можно было все начать сначала? Смешно. И странно.

Да, пять лет назад было тяжело.

Тогда Саша узнал, каково это — одновременно любить и ненавидеть человека. Проклинать ее и хотеть положить весь мир к ее ногам, лишь бы вернуть все обратно.

Он ненавидел Лиз. Ненавидел за то, что ушла, за то, что бросила его. За то, что просто вычеркнула три года с ним из своей жизни, будто их не было вовсе, а всего через несколько месяцев уже нашла новую любовь и новые отношения.

Маленький, слабый идиот, поступающий низко. Думающий низко.

Единственное оправдание, которое помогало ему заглушить голос совести: «Мне же больно».

«Она меня бросила, мне больно, поэтому я могу вести себя как последняя сволочь. Пусть ей тоже будет хоть чуточку больно. Пусть она знает, как больно мне».

Отвратительно.

Саша усмехнулся. Горько, совсем не весело.

Он жил этими мыслями почти год, прежде чем его наконец отпустило. В первую очередь та ситуация стала полезным, хоть и не самым приятным опытом. Сделала его сильнее, увереннее, на самую толику мудрее. И когда, почти через год, в соцсетях Лиз пропали все фотографии с ее новым молодым человеком, а в статусе появился смайл разбитого сердца, Саша не испытал радости отмщения или удовлетворения от якобы восторжествовавшей справедливости.

Он лишь хотел, чтобы она пережила этот тяжелый период, через который когда-то пришлось пройти ему, как можно легче и быстрее.

Он не винил ее за всю ту боль. Больше не винил. Не винил сейчас, сидя в аэропорту, не винил ни в один из дней всей прошлой недели и не винил, когда вдруг увидел ее в том закоулке у входа в городской клуб, мгновенно понимая, что перед ним именно она. Девушка, когда-то разбившая ему сердце, но которую он раньше любил почти до безумия. Она отпечаталась слишком глубоко, сплелась с его существом, чтобы можно было совершенно ничего не почувствовать, внезапно встретив ее спустя столько лет.

Каждый диалог с ней как взрыв внутри.

Каждая улыбка — пропущенный удар сердца.

Ее злость — почти сладость на языке.

Он переспал с Лиз, потому что его потянуло к ней так же сильно, как и тогда, в прошлом. И не переставало тянуть всю прошедшую неделю.

Саша быстро понял, что Лиз, которую он встретил в клубе, была той самой Лиз, которую он когда-то без памяти любил. Да, она изменилась, стала увереннее, независимее, взрослее, но тот огонь внутри нее… он остался прежним. Они так хорошо провели время вместе. Дело не в сексе, нет, хотя и он был, без сомнений, хорош. Но еще до него они общались, танцевали и веселились, и это было прекрасно. И Саше почему-то было так хорошо от того, что она не оттолкнула его.

А потом Лиз вдруг замкнулась. Отгородилась сотней, а то и тысячей непроницаемых стен. Когда они пересеклись в кофейне на следующий день, во вторник, Лиз была отстраненной и закрытой, холодной, натянутой, как струна. Все ее эмоции исчезли, будто их не было вовсе. Никогда. Она словно стала той Лиз пять лет назад. Саша понимал, почему это произошло, почему она ведет себя так с ним, но ему это не нравилось. Он снова хотел увидеть ее той же эмоциональной и яркой, поэтому решил: если добиться