дети!

Клер посмотрела на него. Он стоял, скрестив на груди руки и чуть расставив ноги, и глуповато улыбался. Она содрогнулась при одной только мысли, что могла бы стать покорной и праздной женой этого уверенного в себе мужлана. Чтобы скрыть замешательство, Клер поспешно склонилась над ребенком.

— Мне, пожалуй, пора, — сказал Фредерик. — Милая Клер, я оставляю вас с тяжелым сердцем, потому что мне неприятно знать, что вы заперты в этом доме дни и ночи, без развлечений и помощи прислуги!

— Завтра в шесть утра придет Этьенетта. Не беспокойтесь обо мне! И спасибо за конфеты. Очень мило с вашей стороны!

Он поклонился и пошел к выходу. Соважон следил за каждым его движением.

— Будьте бдительны, Клер! Недаром в баснях и сказках говорится, что волк, даже прирученный прекрасной пастушкой, имеет дурную привычку пожирать детей! — не сдержался от язвительной ремарки Фредерик.

Девушка уже пожалела, что так глупо открыла свой секрет и происхождение пса.

— Соважон жизнь отдаст за малыша. Он присматривает за ним лучше, чем я! Прошу, Фредерик, никому не рассказывайте! Люди глупы и всего боятся…

Он тихим голосом обещал, польщенный тем, что она не считает его ни дураком, ни трусом, после чего ушел в дождливую ночь, не забыв плотно закрыть за собой дверь.

«А ведь он мне когда-то нравился! И я что только ни делала, чтобы привлечь его внимание! — подумала Клер. — Как мы меняемся!»

В виду она имела, конечно же, себя.

Клер вздохнула. Чтобы поскорее прогнать горькие мысли, она сосредоточилась на младенце, который, размахивая ручками, пил молоко.

Вошел промокший Колен Руа. Скинул сабо и повернул свое бледное лицо к дочери:

— Я жутко голоден! Как хорошо у тебя тут пахнет!

Он улыбался, но к креслу не подошел. Колен старался лишний раз не смотреть на сына. Это огорчало Клер, но она надеялась, что со временем отец его полюбит.

* * *

Прошло еще две недели дождей с ветром. Несмотря на постоянную болтовню служанки и шутки рабочих, с которыми Клер сталкивалась во дворе мельницы, она тосковала. И скучала по Бертий, их общению и взаимопониманию.

«Кузина перестала мне писать…» — поймала она себя на мысли однажды вечером.

Лежа на большой кровати, слышавшей немало признаний и смеха, Клер даже читать не могла. Матье спал в маленькой деревянной кроватке, которую она нашла на чердаке и покрасила в белый цвет. За окном сильный ветер раскачивал каминные трубы на крыше, бился в закрытые ставни.

«Если бы днем была хорошая погода! Нравится это папе или нет, я возьму Матье и схожу с ним к Базилю. Наверняка он скучает не меньше меня… И в дождливую погоду обостряется его ревматизм», — сокрушалась про себя Клер.

Она представляла давнего друга в стареньком доме, в темноте, разбитого болезнью. И из-под двери тянет сквозняком…

«Базиль тоже переменился. С Жаном ему было веселее. Они играли в карты, разговаривали. А теперь все так уныло!»

Клер боялась вспоминать моменты былого счастья, чтобы не плакать потом несколько часов напролет. И тревожилась о Бертий, избегая тем самым мыслей о Жане.

«Для нее это — настоящее приключение! Столько новых городов! А я даже не видела ее новых нарядов. Какие платья она надевала, будучи на Лазурном берегу? А когда ехала поездом в Венецию?»

Она уже собиралась затушить свечу и некоторое время полежать, представляя кузину на просторах Италии, но передумала. Взяла три письма Бертий и перечитала, выискивая слабое место, слово, написанное дрожащей рукой, меланхоличную ремарку. Но ничего такого там не было. Каждая строка буквально дышала счастьем.

«Тем лучше, — заключила Клер. — Я ошиблась в Гийоме. Похоже, он правда любит Бертий!»

С конвертами в руке, она задержалась взглядом на большом одежном шкафу из темного дуба. Почему-то вспомнилось солнечное утро, и как она кладет на полку связку писем, которую Жан принес из дома Базиля.

«Что, если я хотя бы взгляну на них?»

Идея ей понравилась. Отец попросил Фолле перенести в спальню, которую Клер теперь делила с малышом, дровяную печку. Клер подбросила туда два поленца и, босоногая, подбежала к шкафу. Письма лежали там, где она их оставила, — между стопками простыней.

Девушка вернулась в постель, испытывая неожиданное любопытство, — правда, не забыв проверить, спит ли малыш.

Сон у Матье был крепкий.

«Посмотрим, с кем переписывался Базиль. Может, с Марианной Жиро? Конечно с ней!»

Она задумалась. Все-таки читать чужие письма неприлично… Но Клер маялась от скуки. Она наугад выбрала письмо и стала читать. После нескольких страниц она уже ничего не видела, заливаясь слезами.

«Как страдала эта женщина! Как она была несчастна!»

Марианна — а речь действительно шла о ней — поверяла Базилю секреты своего затворнического существования в Понриане. Признавалась, что супруг, Эдуар, очень жесток и внушает ей панический страх. Часто речь заходила о литературе — чтобы забыть о своих горестях или продолжить прерванную дискуссию.

Скоро Клер нашла и более жизнерадостные послания, изобилующие словами нежности. На каждом, справа, была дата, и это помогло ей догадаться: «Я начала с самого трагического периода, когда они были в разлуке. А в первых письмах — ослеплены любовью, как мы с Жаном!»

Усталая и грустная, она сунула письма в ящик прикроватного столика. Отношения, которые в обществе сочли бы преступными… От этой любви, этой таинственной идиллии ничего не осталось. Ничего, кроме трогательной ностальгии, испытываемой бывшим школьным учителем. «Рано или поздно Базиль сам мне все расскажет!» — пообещала себе Клер.

На этот раз она задула свечку. И в тот же миг раздался странный звук — словно что-то стукнулось о ставень. Потом еще и еще.

«Словно кто-то бросает камешки…»

Клер пожалела, что потушила свет. Встала и на ощупь прошла к окну. Понадобилось время, чтобы его открыть, умирая от тревоги и изумления. Соважон спал в коридоре, у ее двери, что успокаивало. Вот только он даже не подал голоса.

— Кто там? — спросила девушка, вглядываясь в темноту. — Вот я глупая! Это всего лишь ветер шевелит ветки шиповника!

И тут она увидела пятнышко света, дрожащее и подвижное. Между завываниями ветра и стуком дождя услышала голос:

— Клер! Клер!

Девушка перегнулась через подоконник. Сердце у нее стучало как сумасшедшее. Еще не веря своему счастью, она позвала:

— Жан! Это ты? Это правда ты?

— Я! Можешь спуститься?

— Иду!

Она дрожала всем телом. С трудом закрыла ставни и окно, зажгла свечку. Соважон вскочил, едва она вышла в коридор.

— Тише! Будь тут и охраняй Матье!

Задыхаясь от волнения, с единственной мыслью в голове —