— Тогда зачем пришёл? Посмеяться над стариком?

— Грех смеяться над убогими. У меня есть несколько вопросов. Надеялся, что ты на них ответишь.

— О, так значит. Столько лет не виделись, а ты пришёл только затем, чтобы подоставать меня. Ну ладно, давай, задавай свои вопросы.

Отец тянется за стоящей на тумбочке рядом бутылкой виски. Берёт стакан, наливает себе немного и предлагает мне. Я отказываюсь — сейчас не то время, чтобы туманить рассудок.

— Расскажи мне о маме.

— Что тебе рассказать?

— Какой она была?

— Она была холодной сукой. И бревном в постели. Я собирался её бросить, но тут она сказала, что беременна, и я решил пока повременить. Хотелось сына. А потом она сбежала, прихватив тебя с собой. Плевать на неё, но ребёнок… В общем, я тебя обыскался. И нашёл на свою голову.

Отец усмехается и делает глоток виски. По лёгким тикам мышц у губ и носа понимаю, что он нервничает. Это хорошо — главное самому сохранять спокойствие и создавать ощущение полного контроля над ситуацией.

— Значит, ты её не любил?

— Как и она меня. К чему эти расспросы? Надеялся, что ты чего поинтереснее захочешь узнать.

— Это так, разогрев. Как твоё достоинство? — показываю взглядом вниз.

— А я всё ждал, когда поинтересуешься. Херово, твоими стараниями. Гердянкам удалось пришить обратно лишь одно яйцо. Спасибо и на том. Ты не думай, я на тебя уже не злюсь. Ай, да что там, по мне, так это был твой самый мужской поступок за всю убогую жизнь.

— А я вот собой совсем не горжусь. Просто выместил злость.

— Значит, ты так нихрена и не понял.

— И что же я должен был понять?

— Что мир — жестокое и злое место. И порой ты должен идти на самые решительные и радикальные меры, если хочешь в нём выжить и преуспеть. Я следил за твоими достижениями. Думаешь, я злодей? Жестокий родитель, что почём зря лупил сына? Да я выбивал из тебя слабость! Делал из тебя настоящего мужика! И что в итоге? Я смотрю бои и вижу, как ты выносишь всех на ринге, будто сраный тайфун. Никто не может победить тебя. Я тобой даже горжусь. Сказал бы спасибо своему старику.

— Ты сломал мне детство. — Мои пальцы крепко вцепляются в подлокотники, дабы удержать тело от резкого скачка. — Просто уничтожил и растоптал его.

— Такова цена силы, — говорит отец и отхлёбывает ещё виски. — Или ты хотел вырасти одним из этих жалких хлюпиков?

Нога начинает непроизвольно дёргаться. Я смотрю на бутылку виски, чувствуя, как внутри нарастает желание затушить раскалённые нервы алкоголем, но нужно держаться. Нельзя позволить отцу перехватить инициативу, этим я покажу слабость. А больше всего на свете он ценит силу.

— Я знаю человека, — говорю я, — которого отец не избивал, не оскорблял и не унижал. Тем не менее, он вырос не просто сильным, а, возможно, самым сильным из всех людей. Стоит, правда, добавить, что слегка чокнутым, даже сумасшедшим, но это уже мелочи. Все совершают ошибки. В любом случае, его пример доказывает, что необязательно издеваться над ребёнком и ставить перед ним жёсткие условия, чтобы воспитать в нём силу.

— Есть ребята, у которых от рождения внутри стальной несгибаемый стержень. Ты не из таких. В тебе я видел слабака и тряпку. Закалял тебя, как мог. И закалил.

Я устало вздыхаю. Похоже, на этом пути меня ждёт глухой тупик — пытаться добиться от отца раскаяния всё равно что заставить автоповара расследовать убийство. Пора переходить к самому главному, тому, ради чего я приехал.

— А как же Нане? — спрашиваю. — Её ты тоже «закалял»?

— Чего? — Удивление в голосе отца неподдельное. — Какая ещё Нане?

— Ты совсем пропил мозги? Моя сестра.

— У тебя нет никакой сестры.

Моя рука невольно сжимается в кулак. Он напрягается так сильно, что по пальцам разливается приятная тёплая боль.

— Она жила в той комнате. — Я киваю в сторону закрытой двери справа. — Забыл?

— В той комнате никто никогда не жил. Только ты мелким прятался иногда от моего ремня. Погоди-ка… А это не та смуглая кучерявая девка, что иногда таскалась за тобой?

— Таскалась за мной?

— Да-да, я вспомнил. Сестра? Ты думал, это твоя сестра? — Отец усмехается. — Она тебе так сказала? Какой же ты балбес! Тебя одурачила какая-то девка с улицы. Я всегда считал, что твоя краля.

— Она жила с нами в той комнате. — Мне всё сложнее сохранять контроль, чувствую, как мой голос становится жёстче, напористее, громче. Сердце ускоряет бег, а я стараюсь управлять дыханием, дабы успокоить его. — Лечила мои раны после твоих избиений.

— Эти царапины ты называешь ранами? Пф. Понятия не имею, может, ты её туда подселил, она и торчала там, ныкаясь от меня. Я иногда видел, как она шмыгает туда-сюда по квартире, но, как уже говорил, решил, что это твоя подружка. Даже радовался, что ты так рано стал девок водить.

— Ты её изнасиловал! — Я всё-таки не выдерживаю и ору. — Изнасиловал! Я поэтому и отрезал тебе яйца, старый осёл!

— Чего?! — Отец сразу меняется в лице, его глаза наливаются гневом. — Олух тупорылый! Я никакую девку никогда… Постой… — Его взгляд вновь меняется. На мгновение отца посещает озарение, после чего в глазах появляется издевательская насмешка, а рот кривится в сардонической ухмылке. — Ты думал, что я её изнасиловал, и поэтому напал?

Отец смеётся, да так радостно и заливисто, словно нашёл ответ на главный вопрос жизни, вселенной и всего остального. Его хохот окончательно выводит меня из себя. Я сижу, с трудом глотая слюну, и пытаюсь понять, что его так рассмешило.

— Прекрати, — говорю я злобно.

— Извини, просто это очень забавно. Я-то думал, ты отомстил мне за себя. Ну, за тот вечер, когда мы пошли праздновать твоё восемнадцатилетие.

— Хоть тот день рождения и вышел крайне пренеприятным, с чего я должен