Обрадованный Грузин хотел было тут же везти доктора в Москву, но потом понял, что это будет рискованно. По дорогам рыскают хранители, вся полиция на ушах – ищут опасного преступника, похожего на базилевса. Похожего – ха! Да если бы они знали, что ищут не преступника, а именно что самого базилевса, да будет он долог и всемогущ, представляю, что бы они сказали, хоть сейчас уши затыкай! А может быть, и ничего не сказали бы, может, им все равно, кого искать, в кого стрелять. Иногда Грузину казалось, что обычные люди совсем перестали соображать, делегировали эти полномочия вышестоящим, а те – еще выше – и так по ступенькам, вплоть до самого верха, до базилевса и триумвиров, и это теперь называлось вертикалью власти.

Нет, в Москву было нельзя, во всяком случае, не прямо сейчас, не так сразу. И Грузин велел Аслану отсиживаться в его старом доме – никто, само собой, и подумать не мог бы, что беглый потентат появится вдруг у Грузина. Никто, кроме Хабанеры, конечно. Но Хабанера знал Грузина за разумного человека, понимал, что тот, в свою очередь, понимает и, случись чего, охулки на руку не положит, сообщит, да что там сообщит, сам первый схватит и приведет под белые руки.

И Грузин, конечно, понимал, он понимал… Дело это, которое с базилевсом, оно не просто государственное или еще там какое, это вопрос жизни и смерти. И жизнь эта, а еще больше смерть, уже забурлили, поднялись кошмарной волной, замутили горизонт, сдвигая с места людей и события, бросая их в воронку разбушевавшегося хаоса. Уход базилевса из дворца сорвал какие-то тайные пружины, на которых держался мир, всю привычную механику сорвал с нормального ритма и нормальной резьбы.

Прямо на глазах необъятная наша отчизна стремительно проваливалась в чудовищный коллапс. Вдруг поползла изо всех щелей оппозиция, про которую, признаться, уже изрядно подзабыли, – как обычно, с бешеными своими, наглыми требованиями. Требовали отменить запреты на ввоз в страну еды, на усыновление детей иностранцами, на ввоз лекарств, на выезд граждан из страны, уголовное преследование детей младше четырнадцати лет, а также уголовную ответственность за оскорбление государственного флага, гимна и должности базилевса. Требовали отменить освидетельствование новобрачных, православный и мусульманский дресс-код, обязательную сдачу ГТО всеми гражданами до 70 лет и закон об обязательности доносов. Требовали восстановить дееспособность пожилых, разрешить усыновление больных детей, отменить конфискацию частной собственности для государственных нужд… Требовали дезавуировать еще многие разумные и полезные законы, сохранявшие порядок и стабильность в богоспасаемом нашем отечестве, много еще чего требовали раздухарившиеся человечки.

Ну, в конце концов, черт с ней, с оппозицией, от нее никогда ничего хорошего не ждали. Гораздо хуже было, что пропаганде поддались и простые люди, они же электораты, или, по-старому, народ. Последним выступлением народа на памяти Грузина были забастовки дальнобойщиков против дорожного налога «Сократ», но и те были неуверенные, половинчатые, слабые и быстро разгонялись полицией и хранителями. Теперь же на улицах стали появляться одиночные пикеты и даже выплескиваться небольшие несанкционированные митинги, которые грозили разрастись до настоящих демонстраций. Бузили даже обычно безответные бюджетники, то есть люди, переведенные на подножный корм и начисто лишенные способности мыслить. Мыслить-то они не мыслили, но чувств, как выяснилось, до конца не растеряли… Впрочем, не в чувствах тут было дело. За хилыми спинами оппозиции и обманутого народа маячила зловещая физиономия настоящей пятой колонны – трижды клятого Ордена, почувствовавшего слабину и, как волк, вгрызшегося в изнеможенную добычу.

Не лучше обстояло и с внешними делами. За прошедшие сутки бандеровцы трижды обстреляли границу, требуя назад утраченные земли, а водоплавающие крымские татары подпилили опоры Керченского моста. Японцы, десятилетиями терпеливо ждавшие возвращения северных территорий, неожиданно отправили ноту с требованием немедленно передать им острова, в противном же случае просили считать себя находящимися с нами в состоянии войны. Менее деликатные китайцы захватили два российских пограничных пункта и открыли там беспошлинную торговлю с аборигенами. Американцы, которые, казалось, ко всему уже привыкли и не выклюют нам глаз ни при каких обстоятельствах, опубликовали полный список расстриг, владеющих офшорами, и объявили, что ворюга им не милей, чем кровопийца, тем более что некоторые ухитряются успешно объединять. Всегда же толерантные и терпеливые европейцы ужесточили санкции – невъездными в Евросоюз стали любые государственные чиновники, независимо от чина, должности и министерства, в котором служилый человек подвизался.

И все это были только цветочки, а ягодки, судя по всему, вызревали со страшной скоростью. Конечно, будь на месте Грузина Хабанера, Мышастый или, на худой конец, подкованный в метафизике дальнобойщик Беспалый, любой из них не задумываясь сказал бы, что все это – признаки того, что Великий кадавр в бешенстве, ибо сила, которую он транслирует, не находит себе приемника и возвращается назад, ввергая страну в хаос и нестроение. Впрочем, Буш, бывший в арупе и видевший кадавра мертвым, мог предполагать и другие причины наступления хаоса.

Так или иначе, государство разваливалось с необыкновенной скоростью.

Неоспоримым доказательством этому служили два малоизвестных, но важных события. Во-первых, варан откусил руку уборщику и сбежал из террариума. Во-вторых, триумвиры поссорились страшно, открыто, как не ссорились, наверное, с сотворения мира.

– Гори в аду, сволочь! – орал Мышастый на Хабанеру. – Это все твой сраный гомеопат, чтоб он трижды сдох и не воскрес ни разу! Какого хрена ты нам его подсунул?

– Во-первых, решение принимали все вместе, – негромко отвечал ему бледный как смерть Хорхе Борисович. – Во-вторых, у тебя были другие кандидатуры? Если были, почему ты их не предложил?

Ответом стала была божба такой силы и густоты, которую я здесь не решаюсь привести, и даже беспечный Чубакка Рыжий позеленел, когда ее услышал.

Но еще больший гнев Мышастого вызвала международная ситуация.

– Свое назад хотят?! – орал он. – Пусть выкусят! Нет у них ничего своего – ни у бандеровцев, ни у косых, ни у других косых – ни у кого! Все вокруг – наше, было или будет, наше, и ничье больше. Дайте срок – и до фрицев с лягушатниками доберемся, и до пиндосов тоже, дайте только срок!

Некоторое хладнокровие сохранял один Чубакка.

– Базилевса ищут, – говорил он, – ищут, и не сомневаюсь, что найдут.

– Найдут? Когда его найдут? – кричал Мышастый, и бабочки тьмы густо мерцали вокруг него. – Да за это время страна провалится в тартарары… А что с нами будет, об этом я даже думать не хочу. Сколько нам осталось – год, месяц, неделя, может быть?

– И что ты предлагаешь? – хладнокровно спрашивал Чубакка. – Вернуть предтечу?

– Предтечу?! – поразился Мышастый. – Да он уже задохнулся давным-давно в своем саркофаге.

– Как знать, как знать, – загадочно отвечал Чубакка. – Наши базилевсы, сам понимаешь, живучие, как настоящие мертвецы.