Вчера, когда увидел Элли в кафе с Владом, меня словно переклинило. Сидят обедают, мило болтают, и так она ему улыбается, что у меня аж скулы свело. Никогда со мной она не вела себя так открыто, никогда мне так не улыбалась и ни разу не взглянула меня с такой нежностью. С самого начала с опаской смотрит, как будто постоянно ждет от меня подвоха.

А как увидел эту сладкую парочку в кафе, меня эмоции с головой накрыли, как будто волной подхватило, перевернуло и головой пару раз о камни приложило. В ушах звон, перед глазами темная пелена, сердце колотится и воздуха не хватает.

А ведь она действительно имеет право общаться, с кем хочет. Тем более что с Владом они играют на одной сцене, причем играют влюбленную пару в спектакле, который я же и ставлю. Считай, сам их рядом поставил, требую от них правдоподобной игры и тут же ревную, как идиот. Но ведь на сцене — это одно, а посиделки в кафе с улыбочками и целованием ручек — совсем другое. Это уже не игра, это по-настоящему.

Мне стоит просто признать, что смотрятся они сказочно. Классические чертовы принц и принцесса. А мне вот до принца-героя охренеть как далеко, потому что мое амплуа — плохой парень, мерзавец-соблазнитель, искуситель, коварный сердцеед. И ведь понимаю, что мне нужно радоваться прекрасному тандему, который сложился из этой парочки на сцене, потому что зритель оценит красивую картинку и может даже простит огрехи в игре Элли, если таковые будут. Но не получалось, как бы я себя ни уговаривал. И, наверное, правильно она меня отчитала, когда я попытался подло очернить Влада перед ней. И хоть правду сказал о нем, а она меня в эту же правду лицом и ткнула. Я не имел права так поступать хотя бы из мужской солидарности и чувства собственного уважения. Я ведь Ставрова сам пригласил, сам цинично ему рассказывал, насколько мне плевать на его прошлое. А во многом даже уважал его, ведь женщин нужно использовать, как можешь, особенно если сами они получают от своего платного любовника не меньше, а то и больше, чем он. Но какого-то черта заявил Элли, что Влад для нее опасен.

Вот кто мне расскажет, что со мной вообще творится? Почему я запал именно на Элли? Почему мне больно видеть ее рядом с другим? Она ведь всего лишь одна из многих женщин, которых я знал и которую даже еще не затащил в свою постель. Она всего лишь одна из их племени, такая же сладкоголосая сирена, которая сначала заманивает в сети, а потом отправляет свою жертву на дно, кормить раков. А я ведь поклялся, что ни одной женщине не позволю совершить с собой подобное, пообещал сам себе, что любой из них буду только пользоваться и никого не пущу к сердцу. Оно ведь давно заковано в броню цинизма, такую, что не пробить парочкой томных взглядов и обманчивой лаской. Они обманывают, предают, бросают, как делали со мной все: подлая актрисулька Жанна, кинувшая меня накануне премьеры, все мои бесчисленные любовницы, которым нужно было лишь мое тело или деньги, и даже мать, которая предпочла карьеру и бесчисленных мужиков собственному сыну.

И Элли такая же. Встречается с одним, целуется со мной, да еще и с Владом на свидания бегает. О том, что режиссер Эдик на нее тоже плотоядно пялится, я даже упоминать не хочу. Он хоть и не пропускает ни одной юбки, но по отношению к Элли его липкие взгляды особенно бесят.

Я бы может и успокоился, если бы с Владом только в кафе их увидел. Но когда увидел, что вечером они вместе уехали, как она к нему в машину юркнула, сдержать ревность не получилось. Нет, ее не надо было предостерегать, что с Владом стоит вести себя поосторожнее, поскольку он — профессиональный соблазнитель. Это его предупреждать надо, чтобы бежал от нее. Впрочем, благородные мысли по отношению к сопернику быстро испарились. Я не альтруист, мать вашу, и не рыцарь на белом коне, чтобы изображать благородство.

Вчера уехал домой злой, как черт, но дома легче не стало, и черная воронка в моей груди разрасталась все шире. Пришлось гасить эту черноту, заливать ее спиртным, чтобы перестала меня душить и мучить. Так что пробуждение после дозы душевной анестезии наутро оказалось вдвойне паршивым. Ярость улеглась, оставив после себя глухо ворочающуюся боль в груди, к которой добавилось похмелье. И мое состояние стало хорошим оправданием самому себе, чтобы не ехать сегодня в театр и пропустить в очередной раз репетиции. Пусть Эдик сам разбирается, от меня в таком состоянии толку не будет. Потому что я просто не смогу смотреть, как Влад прижимает к себе Элли, как смотрит на нее и изображает страсть. Он хороший актер, и мне очень сложно отличить, приходится ли ему изображать влюбленность по сценарию, или эта роль — всего лишь роскошный повод в очередной раз потискать Элли.

А она ведь тоже научилась выглядеть правдоподобной в любовных сценах. И возможно это тоже не игра, а реальное проявление ее чувств. Она больше не стесняется прижиматься к Владу, не краснеет, не становится неловкой в чувственных сценах. Мне бы радоваться этому, ведь это именно то, чего я хотел добиться от нее. Но радоваться не получается, потому что я вижу не двух актеров, а реальную парочку, которая наверняка проводит вместе жаркие ночи.

Черт знает, что такое. Веду себя как идиот. У меня в голове словно две реальности смешалось, и я не могу отделить сценические образы от настоящей жизни. Кажется, что просто едет крыша.

Я прошел вестибюль, где встретил только скучающего охранника, миновал буфет и свернул в коридор, намереваясь дойти до кабинета и немного поработать. Меня не смущал поздний час. Иногда работа ночью была даже более плодотворной, чем днем. Тем более что сейчас мне хотелось поработать не над документами, а со сценарием второй пьесы, которую я намеревался поставить после первого спектакля, если тот пройдет успешно. Атмосфера ночного театра была лучшим помощником для творчества. А творчество — лучшим лекарством для души.

Мой кабинет был почти в самом начале коридора, дальше шли гримерки и технические помещения. Я уже дошел до двери, взялся за ручку и собирался зайти внутрь, как мне послышалась какая-то возня в