Сначала Эдик отпустил почти всех актеров под предлогом, что они свои сцены знают безупречно. Зато в зале осталась Марго, хотя с ней у меня вообще не было совместных сцен, да еще несколько актеров из эпизодов, которые то и дело уходили пить кофе. По сути, почти весь день репетиция шла тет-а-тет с Эдиком, под язвительные комментарии стервозной Марго.

Эдик пытался отыгрывать Андрея, и там, где по сценарию Андрей должен был приобнять Катерину или поцеловать ее, откровенно лапал меня. Мало того, Эдик давал самые уничижительные комментарии моей игре, так что уже к обеду я была готова разрыдаться. Сохранять относительное спокойствие и не сорваться на истерику мне помогало лишь чистое упрямство и профессиональная злость, что я просто обязана отыграть Катерину в любых обстоятельствах. К тому же, я понимала, что жаловаться в этой ситуации я просто не могу. Ну что я скажу? Что Эдик лапал меня в сценах, которые предполагали объятия? Да меня просто поднимут на смех. Я почти вживую представляла, как Артур удивленно поднимет брови и спросит: «Элли, ты снова строишь из себя девственницу?»

Приходилось терпеть липкие ладошки режиссера и пытаться следовать его язвительным советам. Я то и дело косилась на дверь. Хоть бы Марат зашел! Но и он не появился на репетициях.

К вечеру я была выжата, как лимон. Сказывалась и почти бессонная ночь, полная переживаний за подругу, и сложный день. Так что в шесть вечера я еле переставляла ноги, направляясь к гримерке.

Я уже сняла с себя сценическое платье, осталась в одном белье, когда дверь резко распахнулась, и в дверях показался Эдик.

— Выйдете и закройте дверь с обратной стороны, — громко, но без истерики, потребовала я, прикрывая полуобнаженное тело снятым только что платьем.

Но тут же заметила, что Эдик плотоядно смотрит мне куда-то за спину. Я испуганно оглянулась и поняла, что в зеркале, спиной к которому я стояла, отражается обнаженная спина, ягодицы, прикрытые лишь маленькими кружевными трусиками, и голые ноги. Платье прикрывало меня только спереди.

Я метнула взгляд обратно к зашедшему мужчине и обнаружила, что тот уже завалился в гримерку и закрыл дверь, повернул ключ. Теперь он медленно и хищно наступал на меня, а мне оставалось только пятиться. Единственное, что я могла, это отодвинуться от зеркала, чтобы Эдик больше не мог наблюдать мой голый зад. Но комнатка была совсем маленькой, и за спиной у меня теперь оказалось лишь кресло, в которое я очень быстро уперлась икрами.

— Я же говорил, что ты будешь моей. Я не бросаю слов на ветер, крошка, — плотоядно осклабился Эдик, надвигаясь на меня.

— Пошел вон! Я же сказала, что не буду с тобой трахаться! — закричала я. Теперь мне хотелось, чтобы меня услышал весь театр. И плевать, что при этом они увидят.

Но Эдик лишь гнусно захихикал.

— Я работаю с Артуром достаточно долго, и он знает о моих пристрастиях. Я уважаю жесткий секс, и он никогда не осудит меня за это. Я имел многих актрисулек, отымею и тебя. Если не будешь трепыхаться, то тебе тоже понравится. Впрочем, можешь отбиваться. Так тебе будет больнее, а мне приятнее. Кричать тоже можешь, все равно Данилевского в театре нет.

Эдик схватил меня за горло и одним рывком припер к стене, навалился сверху, и мне не то что кричать — даже звук издать оказалось невозможно. О том, чтобы сопротивляться этой туше даже речи идти не могло.

У меня потемнело в глазах, и я поняла: это конец. Мне не придут на помощь, и сейчас меня изнасилует этот мерзкий червь. Паника окончательно накрыла меня в тот момент, когда толстые холодные пальцы вырвали у меня из рук мою последнюю преграду — платье, а груди коснулись мокрые мерзкие губы.

Глава 16. Артур. Ревность

Бушует моя кровь, как пламя ада.

Забрать ее себе — все, что мне надо.

Пьеса «Заблуждения»

Я медленно шел по опустевшему театру и чувствовал, как меня окутывает так нужное мне сейчас умиротворение. Очутиться в родной, творческой обстановке — привычный метод привести мысли в порядок, испытанный мной не раз.

В голове вспыхнули воспоминания, как в детстве точно так же бродил по безлюдным коридорам совсем другого театра, терпеливо ожидая, когда мать наконец соберется ехать домой. Уже тогда в пыльных кулуарах я чувствовал себя как дома. Вот и сейчас приехал к концу рабочего дня, когда все мои актеры должны были уже разойтись по домам. И делать мне здесь под вечер, по сути, было нечего, но тут я словно бы получал заряд энергии, жизненной силы. Она так была мне нужна, чтобы справиться со всеми трудностями и противоречиями, которые в последнее время стремились погрести меня под собой.

Мне бы думать о премьере, но в голове только Элли. Не заканчивается у меня к ней влечение, только нарастает, и это непривычно для меня.

Я, прославленный сердцеед, любовник и мерзавец, вдруг страдаю из-за женщины. Немыслимо, нелепо, но, к сожалению, это теперь моя реальность. И ведь ничего особенного в ней нет, я такими, как она, с аппетитом ужинал и без зазрений совести закусывал на завтрак. Но с Элли почему-то так не получается. С ней накрывает так, что хочется биться головой о стену. Бесит она меня, заводит, восхищает и медленно убивает. И никак не могу разобраться в своих эмоциях. Разложил бы по полочкам, разобрал бы на молекулы свои чувства — глядишь, и объяснил бы эту дурь, засевшую в голове, а там только избавиться останется. Но пока не выходит.

За своим душевным покоем сейчас и приехал в театр. Да, напился вчера, чтобы мысли и чувства заглушить, весь день провалялся с похмельем, а к вечеру потянуло в родные стены, чтобы наполниться их силой и энергией. «А может, просто захотел увидеть Элли?» — ехидно прошептал внутренний голос, но я сердито велел ему заткнуться. Элли уже наверняка ушла домой, ей нет смысла сидеть здесь до вечера. Так что нет, точно не из-за нее.

Но внутренний голос не хотел затыкаться, тут же подбросив мне идею, с кем именно Элли могла быть сейчас. Сердце болезненно кольнуло чувство, которого я никогда не знал и которое вдруг стало моим спутником со вчерашнего дня. Ревность. Я ее узнал сразу, хоть и не испытывал раньше, и не верил, что меня она хоть когда-нибудь коснется. Надо признаться, премерзкое ощущение, вызывающее у меня злость