Бена словно отшвыривает в глубину салона.

Я все вижу. Я замечаю, как на его лице на миг появляется виноватое выражение.

Ублюдок.

Какая же ты конченая сволочь.

— Так это ты, — шиплю я. — Ты это сделал! Ты изнасиловал ее и убил Дэнни.

Бен тянет руку, чтобы схватить меня за запястье. Несмотря на состояние шока, я успеваю отпрыгнуть.

Выхватываю из сумочке на поясе телефон и выставляю его перед собой.

Мимо едут машины.

Из столовой чуть дальше по улице вышел человек.

Если Бен рискнет на меня напасть при всем честном народе, я успею набрать номер Кайла, прежде чем он выберется из машины.

Бен это прекрасно понимает.

— Ты сама не понимаешь, что ты несешь, — резко бросает коп.

— А вот я так не считаю, — говорю ему в ответ. — Хорошенько заруби себе на носу, Бен Митчелл. Я накопала на тебя порядочно всякой дряни. Если со мной что-то случится, все узнают какой ты говнюк.

Я ухожу прочь с гордо поднятой ГОЛОВОЙ, а внутри все так и трясется.

Я собиралась порвать с Кайлом.

Но во мне с рождения живет бесёнок.

Попробуй что-нибудь запретить, и я непременно пойду наперекор, хотя бы из принципа. А тут дело не только в нем. Сейчас мне нужно, чтобы вокруг было как можно больше людей.

Пока я поднимаюсь по лестнице на свой этаж, набираю сообщение в «Ватсапе»: «Ладно. Твоя взяла. Давай сегодня поужинаем». И отправляю Кайлу.

Сейчас

Утром ко мне в камеру, расположенную в подвале здания суда, приходит Карла. Она приносит с собой завтрак: стаканчик кофе и коробку оладий, перемазанных сиропом.

Я до предела измотана и понимаю, что никогда не была так рада завтраку, купленному на скорую руку в уличном ларьке.

По большому счету Карла не имеет права проносить ничего горячего и жидкого — одним словом, того, чем я могла бы обварить охранницу, чтобы совершить побег. Однако, с другой стороны, она вправе прихватить с собой в суд еду и для меня, да и с охранницей сегодня повезло. Слышатся пожелания счастливого Рождества, а затем щелкает замок. Стаканчик кофе благополучно попадает в камеру.

— Узнаю этот кофе, — говорю я Карле, делая глоток.

Я помирилась с Боем, — отвечает она.

— Ему снова потребовалась твоя профессиональная помощь?

— Ага. Он сейчас разводится, и кафе остается за ним. Ты же сама знаешь, он пендехо, но его кафе буквально в соседнем доме.

— От такого кофе отказываться нельзя, — соглашаюсь я.

Некоторое время мы сидим в молчании.

— Ну что ж, сегодня придет наш черед, — говорит Карла.

Речь идет о том, что настала пора вызывать в суд наших свидетелей.

— Да, наш, — соглашаюсь я.

— Что-то ты какая-то подавленная.

— Свидетели обвинения выступали очень убедительно.

— Ну еще бы. Робертс не зря ест свой хлеб. Но ты не переживай. Сейчас ход за нами.

— Ты говорила, что мы в отчаянном положении.

— В тот момент так и было. Мне очень хотелось, чтобы Робертс, наконец, заткнулся. Пойми, Эрин, если внимательно присмотреться, позиции обвинения очень слабые. А у нас на руках козыри, которые запросто побьют все их карты.

— Но… тут ведь мое слово против их слова…

Карла несколько секунд молчит.

— Эрин, не забывай, из-за чего все это закрутилось. Ты ведь хочешь, чтобы все узнали, что случилось с Дэнни. Так?

Я смотрю на стаканчик кофе — пар поднимается до сих пор, хотя крышку сняла еще Карла. Если я проиграю и меня признают виновной, придется пить дерьмовый чуть теплый кофе до конца своих дней.

Впрочем, это уже мелочи.

— Всё так, — соглашаюсь я.

— И мы по-прежнему продолжаем его искать. Ты это прекрасно знаешь. Бад напал на след. Надо просто еще чуть-чуть потерпеть.

Я ничего не говорю в ответ.

Карла стискивает пальцами мое плечо.

— Выше нос, чика, у меня все под контролем.

Мне очень хочется ей верить.

За последние семнадцать месяцев я узнала о Карле много нового. На прежнем месте работы она зарекомендовала себя не просто хорошим адвокатом. Она была адвокатом экстра-класса. И еще до того, как ей стукнуло тридцать, вела и выигрывала сложнейшие дела, за которые ей платили чемоданы денег. Разоблачила и отправила за решетку целую армию мерзавцев и подонков.

А потом, несмотря на огромные заработки и славу, сделала выбор в пользу спокойной размеренной жизни. Взяв все свои сбережения, Карла переехала в Патчог и открыла маленькую юридическую компанию, в которой была сама себе хозяйкой.

Карла уверяет, что вытащит меня из-за решетки, чего бы ей это ни стоило.

И мы обе понимаем, что, когда все закончится, она с удовольствием вернется к своей рутине.

Когда я сажусь за наш стол в зале суда, все ощущается как-то по-новому, несколько иначе, чем вчера.

Настала пора самим переходить в наступление. Показания свидетелей, которых привлекла Карла, за несколько ближайших дней решат исход процесса и мою судьбу.

— Готова ли сторона защиты вызвать своего первого свидетеля? — спрашивает судья Палмер.

— Готова, — кивает Карла. — Сторона защиты вызывает Элли Саммерс.

Мы разработали стратегию и будем неотступно ей следовать.

Плевать, что моего мужа не найти, главное — к тому моменту, когда свидетели закончат дачу показаний, присяжные поймут — он получил по заслугам.

Элли поднимается с одной из скамей в задней части зала и выходит к кафедре свидетелей.

Прежде чем принести клятву, она кидает взгляд на Глорию и Майка.

Потом смотрит на меня.

Я киваю.

Ей по-прежнему страшно, но она знает, что должна все рассказать.

Ради меня. Ради Лорин. Ради матери Лорин.

Ради брата Лорин.

Карла, уговаривая Элли выступить свидетельницей, взывала к чести и долгу, однако решающую роль сыграло чувство вины, а также страстное желание поставить в этом деле точку и жить дальше.

Именно Карле удалось донести до Элли простую мысль — она будет терзаться до конца своих дней, если не выведет на чистую воду моего мужа и всех тех, кто ему помогал. И это принесло неплохие плоды.

Элли выглядит очень усталой. Собственно, мы все вымотаны до предела. Но бывшая куратор Лорин знает — впереди ее ждет последний и решительный бой. Принеся клятву, она открывает всем жуткую правду, которую столько времени скрывала.

В ходе допроса, который проводит Карла, Элли рассказывает о письме, которое Лорин ей прислала на электронную почту за несколько недель до своей смерти. В этом письме девушка писала, как боится — причем не только за