ближайшими помощниками 26 января, вскоре после напряженной поездки в Литву, где призывы к независимости с каждым днем становились все громче, Горбачев ясно дал понять, что теперь он считает объединение Германии в конечном счете неизбежным, несмотря на тот факт, что ФРГ потребуется «несколько лет», чтобы «экономически поглотить ГДР». Сосредоточенный на тщательной подготовке к «общеевропейскому саммиту» и процессу СБСЕ в целом, Горбачев сделал теперь своим главным тактическим приоритетом не блокирование объединения, а замедление его. Однако он по-прежнему подчеркивал, что «никто не должен ожидать, что объединенная Германия вступит в НАТО». Лучшим рычагом давления СССР, по его мнению, были оккупационные права союзников и присутствие Советской армии в ГДР, хотя он и сказал, что аксиомой является то, что «наши войска не будут предпринимать никаких действий». Как и американцы, он хотел решать немецкие проблемы путем переговоров между союзными державами, но он был готов включить ФРГ и, возможно, ГДР в то, что он назвал «Пятеркой» или «Шестеркой». Все это, тем не менее, было его личной позицией: он еще не был готов публично дать зеленый свет объединению[605].

Таким образом, к встрече Нового 1990 года советское руководство, по сути, все еще сохраняло оптимизм в отношении того, что время на его стороне, чтобы суметь придать форму как объединению Германии, так и европейской геополитике. Советские руководители полагали, что СССР сможет предотвратить любую эрозию интересов для безопасности Советского Союза, а Варшавский договор переживет революции 1989 г. Эта последняя идея была не совсем нелепой, потому что мнения в Восточной Европе разделились. Венгрия и Чехословакия настаивали на полном выводе советских войск, который, как было согласовано с Кремлем в феврале, должен был завершиться к июлю 1991 г. Но Польша, несмотря на свой исторический антагонизм по отношению к России, еще больше боялась возрождающейся объединенной Германии и ее возможных территориальных амбиций; в этот момент она на самом деле хотела укрепить Варшавский договор. Действительно, на заседании стран – участниц Организации Варшавского договора 29 января в Москве правительство Мазовецкого потребовало продлить присутствие по меньшей мере 275 тыс. советских войск в ГДР и Польше. Это также предполагалось в качестве разменной монеты при окончательном признании Германией границы по Одеру-Нейсе[606].

С американской стороны администрация Буша сосредоточилась в январе на последующих действиях по итогам Мальты и на подготовке полномасштабного саммита в Вашингтоне в конце весны. Их целью было подписание договоров о контроле над вооружениями по стратегическому ядерному оружию (СНВ) и обычным вооружениям в Европе (ДОВСЕ). В частности, Белый дом хотел стимулировать дальнейший вывод советских войск из Восточной Европы – как для дальнейшего ослабления холодной войны в целом, так и для уменьшения опасности еще одной Тяньаньмэнь. Поскольку численность советских войск была намного больше, чем у Америки, любые согласованные сокращения до паритета потребовали бы гораздо больших сокращений с советской стороны, а также имели бы дополнительное преимущество в легитимизации продолжающегося военного присутствия США в Европе. Буш предусмотрел цифру в 195 тыс. человек с обеих сторон в Центральной зоне и планировал представить эту новую инициативу ДОВСЕ в своем предстоящем докладе о положении в стране в конце месяца[607].

Стремясь заранее объяснить это Тэтчер, Миттерану и Колю, чтобы они не опасались признаков возможного ухода США из Европы, Буш отправил заместителя госсекретаря Лоуренса Иглбергера и заместителя советника по национальной безопасности Роберта Гейтса в стремительное турне по Западной Европе. Это был испытанный двойной акт, прозванный в Вашингтоне «Труляля и Траляля»[608]. Cамый поучительный для них европейский разговор состоялся с Колем, потому что он впервые начал раскрывать свой подход к отношениям объединенной Германии с НАТО. Эмиссары президента объяснили, что Буш надеялся, что СССР согласится с предложением ДОВСЕ, потому что таким образом Горбачев мог бы сохранить лицо дома и за рубежом, имея возможность объявить о выводе советских войск в рамках переговоров о контроле над вооружениями, а не в результате давления со стороны восточноевропейских посткоммунистических правительств.

Канцлер поддержал американский план. Он сказал, что очень хочет сохранить крепкую связь Соединенных Штатов с Европой. Поступая таким образом, он надеялся успокоить Белый дом и противостоять скептицизму в США по поводу проведения саммита СБСЕ по будущему Европы позже, в 1990 г. Более того, по его мнению, план США мог бы иметь явные преимущества для Германии. Сокращение численности до 195 тыс. человек с каждой стороны подразумевало вывод до половины советских войск, дислоцированных в ГДР (на тот момент в ГДР находилось 380 тыс. человек). Такой шаг значительно повысил бы безопасность ФРГ[609].

Полностью поддержанный своими европейскими союзниками, Буш обнародовал свой план сокращения войск ДОВСЕ в своей речи на Капитолийском холме вечером 31 января. Он представил его в рамках общего видения того, куда движутся Европа и мир. «В истории бывают особые моменты, даты, которые отделяют все, что было до, от всего, что будет после», – сказал он Конгрессу. «1945 год создал общую систему отсчета, ориентиры послевоенной эпохи, на которые мы опирались, чтобы понять самих себя. И таков был наш мир до сих пор. События только что закончившегося года, революция 89-го, стали цепной реакцией, переменами настолько поразительными, что они знаменуют начало новой эры в мировых делах»[610].

Однако чуть раньше в тот же день в выступлении в Евангелической академии в Тутцинге в Баварии Ганс-Дитрих Геншер изложил свой собственный особый взгляд на будущее. Именно здесь двадцать семь лет назад Эгон Бар прочитал свою знаменитую лекцию о Новой восточной политике. В отличие от Буша и Бейкера, придававших особое значение НАТО как основы всей конструкции, министр иностранных дел Западной Германии хотел преодолеть холодную войну и разделение Германии с помощью согласованных общеевропейских решений. Вместо того чтобы переделывать институцию, действуя с одной стороны Железного занавеса, он надеялся создать что-то новое, в создании чего обе стороны внесли бы равный вклад. Поэтому его ориентиром была не НАТО, а Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе, впервые созванное в Хельсинки в 1975 г. Этот процесс эпохи разрядки, по его мнению, обеспечивал подлинно «общеевропейскую» стратегию выхода из холодной войны[611].

Здесь был совершенно иной подход, чем тот, который Бейкер изложил в Берлинском пресс-клубе семью неделями ранее. В этом контрасте не было ничего удивительного. Два министра иностранных дел подошли к германскому вопросу с противоположных сторон. 12 декабря Бейкер смотрел сквозь Стену на то, что осталось от Восточной Германии, с глубоко американской точки зрения, с оттенком недоверия. Его немецкий коллега, стоявший рядом с ним, все еще был человеком из Галле, который видел и чувствовал потерянную родину, а теперь – возможность ее вновь обрести.

Хотя Геншер и стал настоящим титаном западногерманской политики, его эмоциональные корни в восточногерманской родине, а