– Я читал, что Кракен живёт в бухте, но может свободно гулять по морям, пока его не призовут, – объяснил я Захарии.

– Это разве не плен? У него нет своей воли, – возразил он.

– Если бы не наша рука, которая направляла бы Кракена на наших врагов, тот бы свирепствовал по всему морю и пожирал невинных смертных, – повела плечом Адрастея, будто говорила что-то очевидное. – Разве было бы лучше, если бы он был неуправляем?

Мы с Захарией переглянулись, и, кажется, в нас зрел один и тот же вопрос. Адрастея оказалась достаточно проницательна, чтобы снять слова с наших губ:

– Как мы решаем, кто достоин смерти, а кто нет? – спросила она. – Мы караем жестоких, тех, кто проливает кровь в наших водах. Действительно, мы порой можем ошибаться, но мы не оставим наши моря беззащитными.

– Получается, рыболюди должны исчезнуть из ваших вод? – задал я вопрос, который давно напрашивался.

– Нет, конечно, мы не чудовища, подобные им, – вскинула бровь Адрастея. – Уничтожать целый народ – это бесчувственно. Мы лишь хотим приструнить их.

– Каким образом? – напрягся я.

– Без лидера нет и армии, – сказал немолодой тритон. – Ноа Ка Ваи держится исключительно на вожде. Без него они даже государством считаться не могут: разбегаются, когда нужда отпадает. Более того, они и сами не прочь повоевать друг с другом, племя на племя.

– Именно, но полемарха, наверное, не стоит перебивать, – пробормотал юнец нарочито громко на ухо старшому.

– Прошу прощения… – тут же изменился в лице тот.

– Ничего, – махнула рукой Адрастея. – Я ценю слово каждого гражданина империи. – Она вновь обернулась ко мне: – Пойми, Феникс, мы преследуем благую цель. Рыболюди – жестокий, властолюбивый, неуправляемый народ.

С каждым днём мы рискуем потерять ещё один город, просто потому что очередное их племя решит его варварски разграбить. Ведь это гораздо легче, чем самим стараться и развиваться, чтобы что-то производить. Мы хотим остановить их, чтобы больше никто не страдал.

– Но разве переговоры не могут ничего решить? Возможно, всё не так однозначно… – предположил я.

Как я и думал, Адрастея лишь рассмеялась – отчаянно, злобно.

– Идти на поклон к этим варварам, что убивают эдельгвирцев? К Кракену это! Мой народ не будет попусту унижаться перед дикарями, которые сами едва ли умеют разговаривать. К тому же у нас есть армия, чтобы наконец-то заставить их прекратить набеги – не пустыми словами, а делом. Мы всего лишь защищаемся, не более того. Просто поверь мне.

Я отчасти понимал её. Я видел всё своими глазами. Их жуткие, искажённые гневом лица, их острые чудовищные клыки, их окровавленное оружие. Они рвались вперёд, как скопище голодных пираний.

– Поэтому, чтобы вернуть Миру, просто необходимо победить. – Голос Адрастеи посерьёзнел, как никогда раньше. – Ты ведь понимаешь, Феникс? Мы заодно.

Я задумался. Адрастея действительно не понимает, что творится в душе Миры. Не понимает, что её надо не просто вызволять – переубеждать. И что у Ноа Ка Ваи есть свой наследник, имеющий столько же прав, сколько и Адрастея, каким бы варваром он ни был.

Я быстро понял, что ухожу в свои мысли слишком глубоко, и тут же кивнул:

– Конечно. Я ведь дал обещание.

Воины одобрительно загудели. Похоже, моя помощь – вернее, помощь Огня воплоти – была действительно спасительной против неуправляемых дикарей.

Как же хотелось, чтобы всё было так просто. Как хотелось, чтобы наследник в водах был один. Как хотелось, чтобы Мира всегда была рядом и не оставалось ни одного вопроса о нашей с ней судьбе.

– Всё ещё мучаешься от мук выбора? – произнёс Захария за моей спиной, положив мне руку на плечо. Я медленно кивнул. – Я знаю, кто тебе поможет. Дождёмся ночи и придём сюда.

Я сразу понял, что он имел в виду. Видимо, это вновь единственное, что мне остаётся.

В сумерках морские глубины мало отличались от дневных: свет Игниса почти не попадал сюда, как и свет ночного Орона, а о звёздах и говорить не приходилось. Потустороннее сияние давало малую надежду. Приходилось ориентироваться лишь в собственных огнях.

Тихо и осторожно мы с Захарией пробрались сквозь диковинный лагерь к чаше. Её основание было надёжно закопано в песке, поэтому она над дном не парила, как мы к тому привыкли, а в нём застряла. Неожиданно, но это именно она сияла во тьме тусклым серебряным светом. А изнутри и вовсе искрилась.

– Я так и знал, что это не просто безделушка, – сказал Захария, подплывая ближе. – Смотри!..

Я молча подобрался к нему – осторожно, сверху – и мой взгляд застыл. Возможно, я не всматривался, а может, в прошлый раз его и вовсе не было, но внутри чаши искрилось зеркало – магическое зеркало. Древнейшая материя, которую Создательница первой подарила миру. Волшебство воплоти, оно было редким, особенно после Трёх Мировых Войн. Теперь зеркала стояли лишь в храмах, и то в главных, особенных. Мне раньше не представлялось увидеть его настолько близко, коснуться его.

– Ничего себе… – пролепетал я, протянув пальцы.

Зеркало отдалось то ли теплом, то ли холодом. Волшебство закололо в пальцах, будоража каждую частичку тела, пробуждая пламенное сердце. Оно загорелось так, что я испуганно его сжал, боясь то ли разоблачения эдельгвирцами, то ли собственных чувств.

– Раньше так говорили с Создательницей, – промолвил я. Захария в ответ кивнул.

– Я сразу заметил, что с чашей что-то не так. Не обмануло меня предчувствие: через неё можно связаться с Богиней и задать все свои вопросы.

– А чего же ты тогда не спросишь про Доминику? – шутливо припомнил я, хотя мне едва ли было весело.

– Ну-ну, давай, издевайся, – отозвался Захария, толкнув меня в плечо. – И вообще, это какое-то кощунство – будить Богиню ради этого. А у тебя, между прочим, служба на кону.

Я вновь сник, ведь, естественно, Захария прав. Ответы не родятся сами собой. Да, пускай я их однажды получил, пускай меня предупреждали, но… сейчас всё иначе. Сейчас мы с Мирой между двух огней, и даже не о чувствах идёт речь. Хотя, как мне подсказывало самое обычное сердце, не пламенное, именно чувства волнуют меня сейчас больше всего.

– Ладно, я отплываю, – последний раз похлопал меня по плечу друг. – Я буду рядом.

– Спасибо, – натянуто улыбнулся я.

Он скрылся из виду, и я постарался не оборачиваться. Только вперёд – никаких сомнений.

Я протянул руки и коснулся зеркала. Пальцы кололо, словно я трогал снег Ледяного Севера, но вовсе не холодом. По мне проносились молнии, и у меня дрожало сердце – пламенное или обычное? – от нарастающего наплыва. Энергия будоражила меня и в конце концов пронзила.

Сознание будто выскочило из меня и погрузилось в глубину зеркала, я мало-помалу перестал чувствовать тело. Душу пронзило сиянием, сделав меня прозрачным подобно той самой иллюзии у чаши.

– Здравствуй, Проводник.

Голос растворился в сознании, как сладкий мёд. При этом