Шрифт:
Закладка:
А еще больше поразился Роман Денисович, когда узнал, что, несмотря на девичью привлекательность, Татьяне удалось сохранить девственность.
Таиться больше не имело смысла, дотошные кумушки обоего пола не дремали, — стали появляться неловкие вопросы. И тогда Роман Денисович изложил Танюше спасительный план, предложил формально стать его женой, короче, переехать к нему. Для остальных станут супружеской четой, а уж там как Бог даст. По меньшей мере, получив новый социальный статус, Татьяна покончит с черной полосой в прежде нелегкой жизни, заживет по-доброму… Ширяев настойчиво убеждал, привел массу аргументов, не исключая даже, что в дальнейшем их пути разойдутся. Но Таня уже станет тогда другим — заслужившим лучшего будущего человеком. Девушка согласилась не сразу, больше из стыдливого приличия, хотя внутренне давно желала разительной перемены в собственной судьбе.
В памяти Альберта, словно в яви, предстал день, когда забирал Танюшу к себе. Поехал по осенней хляби на нанятой казачьей подводе… Погода стояла хмурая, опавшая листва ржавым ковром устилала окрестности, только черное воронье копошилось в стылом насте, отыскивая, чем бы поживиться. Жила Таня на хуторе у бабки-бобылки в скособоченной хатенке, крытой соломой, в темном закутке за разлапистой печью. Там за тонкой дощатой перегородкой помещалась одна кровать-рыдван и стародавний, оббитый полосами потравленного временем железа, сундук. В дедовской укладке и лежали спрессовано тесно незатейливые пожитки девушки.
Татьяна с некоей долей опасения смотрела на мужчину чудесными, уже милыми сердцу Романа Денисовича глазами. Но в них уже присутствовала и безоглядная решимость — будь что будет, пусть моя участь останется на твоей совести, добрый дяденька. Ширяев взял девицу за тонкую податливую ручонку, нежно подержал в своей лапище, стараясь в сотый раз убедить сироту в искренних, добрых помыслах. В памяти не остались произнесенные тогда слова, запомнились только раскрытые в мир фиалковые глаза — и мольба в них, и надежда, и крепнущая вера в него, чужого человека, решившего разделить ее судьбу.
Так он взял ее за себя… — принял как Иосиф Обручник Деву Марию. Господи, если кому рассказать — не поверят! На что Альберт рассчитывал тогда, на какие извивы судьбы, на Божий ли промысел, — как в непредсказуемости будущего видел совместную жизнь с русской женщиной…
Признаться самому себе, что на такое безрассудство Альберта вдохновила внезапно зародившаяся любовь, было не правильно. Размышляя позже, пришлось выстроить, точнее, нагромоздить гору причин и обстоятельств, побудивших на столь неожиданный поступок. На поверхности лежал непреложный факт, первоначально Роман сошелся с Татьяной из жалости, по просьбе старого казака из «Братства русской правды». Да он и не предполагал поначалу продолжительного сценария совместной жизни. Как там сложится потом… Вырвать из оков нищеты, прекратить невзгоды, спасти от возможной беды — вот в чем заключалась первоочередная задача. Как мог немецкий разведчик, профессионал взгромоздить на себя этакую обузу, а что еще губительней — подвергнуть невинное создание испытаниям и утратам, неминуемым в стане врага. Одно дело — скрывающаяся дочь казненного белогвардейца, а уж другое дело — супруга заклятого врага, шпиона с плаката, образа ненавистного советским людям.
Что нашло на него, какое затмение помутило разум? Да — одинокая бедная сирота, милая дворяночка, разумеется, пленила воображение холостяка. Светлое, справедливое, честное — доброе подаренное Альберту природой, сфокусировалось на девушке и через девичий нежный образ возопило о попранной справедливости.
Арнольд-Ширяев гнал эти назойливые мысли, но думы не отступали… А как быть, когда преследует потребность любви к женщине?! Неутоленная, иссушающая жажда любви свербела в истомленном сердце скитальца, в измотанной одинокой душе, не знавшей пристанища. Мужчина хотел излить неизрасходованный потенциал нежности и заботы на близкого, родного человека, — страждал голубить и лелеять женщину. Но тайно желал: и домашнего уюта, и ответного тепла, и нежной ласки любимой. Разумеется, Роман Денисович сразу и не мечтал, не рассчитывал на взаимное ответное чувство Татьяны. И уж вовсе не помышлял, точнее, запрещал себе думать о любовных, «постельных сценах», подавлял в мыслях даже намек на проблеск похоти, — горемычный старец-обручник. А ведь ему едва за сорок, как говорится, мужчина в самом соку. И вот теперь формально женившись на осиротевшей девушке, чтобы не порушить конспирацию, пришлось взять постнический обет. Надолго забыть о женщинах, вычеркнуть интим из жизни, ведь теперь Ширяев не холостяк.
Татьяна тоже понимала двойственность странного, если не сказать — доходящего до абсурда, положения. Стоит только вдуматься — с чем женщине пришлось столкнуться, голова кругом идет… Девушке и так пришлось скрываться под чужой личиной, став из Софьи — Татьяной. Какой твердый характер, какая недюжинная выдержка нужна, чтобы отказаться от исконного имени и жить по придуманной легенде.
Они сразу оговорили, причем по взаимной инициативе, что на имя Соня в семье будет наложено строжайшее табу. Нужно еще подчеркнуть, что Таня так виртуозно вжилась в навязанную конспирацией роль, что по-прежнему разыгрывала из себя природную хохлушку: на людях говорила на суржике, благо на Дону то не в диковинку. Но и все же вышло долгожданное послабление — уже не придется постоянно разыгрывать из себя безмозглую, необразованную дуреху. Нормальные люди, подумав, поймут эту метаморфозу… Примеров предостаточно — простолюдин, случайно попавший в просвещенную, цивилизованную среду, быстренько обвыкается и уже невольно выдает себя окружающим за природного интеллигента… Смешно, но это правда… Так что, ни у кого не возникнет вопрос, почему обыкновенная забитая девчонка на глазах превратилась из «крепостной в барыню»…
Но вот, чего греха таить, возникла проблема, — как ей молодой, веселой и благовидной жить бок о бок с бодрым, симпатичным мужчиной и не знать вкуса его плоти… Удивительная ситуация! Но ведь такое было у них на самом деле…
Они обитали рядом в тесной близи, как брат с сестрой. По взаимной доброй воле поделили несложные домашние обязанности, общались запросто и через месяц всецело обвыклись. Даже подтрунивали друг над дружкой, случалось, иногда незлобиво покрикивали на виновника досадной оплошности или попросту глупой выходки. Но, однако, соблюдали некую дистанцию отчуждения: не ходили по дому неглиже, запирали дверь в туалете на крючок, смешно, но даже пукать таились. А так, со стороны, сожители ли выглядели нормальной итээровской семьей, как заведено негласными правилами — не нараспашку открытой вовне, знающейся только с
