Шрифт:
Закладка:
Распорядясь таким образом, Долинский часу в одиннадцатом отправился к Онучиным. Неожиданное появление его всех очень удивило, Долинский также мог бы здесь кое-чему удивиться.
Кирилла Сергеевича он застал за газетами на террасе.
– Батюшки мои! Вы ли это, Нестор Игнатьич? – вскричал добродушный ботаник, подавая ему обе свои руки. – Вера!
– Ну, – послышалось лениво из залы.
– Нестор Игнатьич воскрес и является.
Из залы не было никакого ответа и никто не показывался.
– Я принес вам мой долг, Кирилл Сергеич. Сколько я вам должен? – начал Долинский.
– Позвольте, пожалуйста! Что это в самом деле такое? Год пропадает и чуть перенес ногу, сейчас уж о долге.
– Тороплюсь, Кирилл Сергеич.
– Куда это?
– Я сегодня еду.
– Как едете!
– То есть уезжаю. Совсем уезжаю, Кирилл Сергеич.
– Батюшки светы! Да надеюсь, хоть пообедаете же ведь вы с нами?
– Нет, не могу… у меня еще дела.
Ботаник посмотрел на него удивленными глазами, дескать: «а должно быть, ты, брат, скверно кончишь», и вынул из кармана своего пиджака записную книжечку.
– За вами всего тысяча франков, – сказал он, перечеркивая карандашом страницу.
Долинский достал из бумажника вексель на банкирский дом и несколько наполеондоров[134] и подал их Онучину.
– Большое спасибо вам, – сказал он, сжав при этом его руку.
– Постойте же; ведь все же, думаю, захотите, по крайней мере, проститься с сестрою и с матушкой?
– Да, как же, как же, непременно, – отвечал Долинский.
Онучин пошел с террасы в залу, Долинский за ним.
В зале, в которую они вошли, стоял у окна какой-то пожилой господин с волосами, крашенными в светло-русую краску, и немецким лицом, и с ним Вера Сергеевна. Пожилой господин сиял самою благоприятною улыбкою и, стоя перед m-lle Онучиной лицом к окну, рассказывал ей что-то такое, что, судя по утомленному лицу и рассеянному взгляду Веры Сергеевны, не только нимало ее не интересовало, но, напротив, нудило ее и раздражало. Она стояла прислонясь к косяку окна и, сложив руки на груди, безучастно смотрела по комнате. Под глазами Веры Сергеевны были два больших синеватых пятна, и ее живое, задорное личико несколько затуманилось и побледнело.
Она взглянула на Долинского весьма холодно и едва кивнула ему головою в ответ на его приветствие.
– Барон фон Якобовский и господин Долинский, – отрекомендовал Кирилл Сергеевич друг другу пожилого господина и Долинского.
Барон фон Якобовский раскланялся очень в меру и очень в меру улыбнулся.
– Член русского посольства в N., – произнес вполголоса Онучин, проходя с Долинским через гостиную в кабинет матери.
Серафима Григорьевна сидела в большом мягком кресле, с лорнетом в руке, читала новый нумер парижского «L’Union Chretienne»[135].
– Ах, Нестор Игнатьич! – воскликнула она очень радушно. – Мы вас совсем было уж и из живых выключили. Садитесь поближе; ну что? Ну, как вы нынче в своем здоровье?
Долинский поблагодарил за внимание, присел около хозяйкиного кресла, и у них пошел обыкновенный полуформенный разговор.
– А у нас есть маленькая новость, – сказала наконец, тихонько улыбаясь, Серафима Григорьевна. – С вами, как с нашим добрым другом, мы можем и поделиться, потому что вы уж верно порадуетесь с нами.
Долинский никак не мог понять, каким случаем он попал в добрые друзья к Онучиным; но, глядя на счастливое лицо старухи, предлагающей открыть ему радостную семейную весть, довольно низко поклонился и сказал какое-то приличное обстоятельствам слово
– Да, вот, наш добрый Нестор Игнатьич, наша Верушка делает очень хорошую партию, – произнесла Серафима Григорьевна.
– Выходит замуж Вера Сергеевна?
– Да, выходит. Это еще наша семейная тайна, но уж мы дали слово. Вы видели барона фон Якобовского?
– Да, нас сейчас познакомил Кирилл Сергеич.
– Вот это ее жених! Как видите, он еще tres galant, et tout ea…[136] умен, принадлежит к обществу и член посольства. Вера будет иметь в свете очень хорошее положение
– Да, конечно, – отвечал Долинский.
– Вы знаете, он лифляндский барон.
– Гм!
– Да, у него там имение около Риги. Они ведь, эти лифляндцы, знаете, не так, как мы русские; мы все едим друг друга да мараем, а они лесенкой.
– Да, это так.
– Лесенкой, лесенкой, знаете. Один за другим цап-царап, цап-царап – и все наверху.
Долинский, в качестве доброго друга, сколько умел, порадовался семейному счастью Онучиных и стал прощаться со старушкой. Несмотря на все просьбы Серафимы Григорьевны, он отказался от обеда.
– Ну, бог с вами, если не хотите с нами проститься как следует.
– Ей-богу, не могу, тороплюсь, – извинялся Долинский.
Старушка положила на стол нумер «L’Umon Chretienne» и пошла проводить Долинского.
– Вы к нам зимою в Петербурге заходите, – говорила необыкновенно счастливая и веселая старуха, когда Долинский пожал в зале руку Веры Сергеевны и пробурчал ей какое-то поздравление. – Мы вам всегда будем рады.
– Мы принимаем всех по четвергам, – сухо проговорила Вера Сергеевна.
– Да и так запросто когда-нибудь, – звала Серафима Григорьевна.
Долинский раскланялся, скользнул за двери и на улице вздохнул свободно.
– Очень жалкий человек, – говорила барону фон Якобовскому умиленная ниспосланной ей благодатью Серафима Григорьевна вслед за ушедшим Долинским. – Был у него какой-то роман с довольно простой девушкой, он схоронил ее и вот никак не утешится.
– Он так и смотрит влюбленным в луну, – отвечал, в меру улыбаясь, барон фон Якобовский.
Вера Сергеевна не принимала в этом разговоре никакого участия, лицо ее по-прежнему оставалось холодно и гордо, и только в глазах можно было подметить слабый свет горечи и досады на все ее окружающее.
Вера Сергеевна выходила замуж не то чтобы насильно, но и не своей охотой.
Долинский, возвратясь домой, застал свои чемоданы совершенно уложенными и готовыми. Не снимая шляпы и пальто, он дружески расцеловал m-me Бюжар и уехал на железную дорогу за два часа до отправления поезда.
– Вы в Петербург? – спрашивала его, совсем прощаясь, madame Бюжар.
Долинский как будто не расслышал и вместо ответа крикнул:
– Adieu, madame.
В ожидании поезда он в тревожном раздумье бегал по пустой платформе амбаркадера, останавливался, брался за лоб и, как только открылась касса для первого очередного поезда, взял место в Париж.
Глава двенадцатая
Батиньольские голубятни
Нестор Игнатьевич в Париже поселился в крошечной комнатке пятого этажа одного большого дома в Батиньоле[137]. Занятое им помещение было далеко не из роскошных и не из комфортабельных. Вся комнатка Долинского имела около четырех аршин в квадрате, с одним небольшим, высоко проделанным окном и неуклюжим дымящим камином, на котором, вместо неизбежных часов с бронзовым пастушком, пренеловко расстегивающим корсет своей бронзовой пастушки, одиноко торчал
