Так под властью мудрого, скромного и всеми уважаемого дожа венецианцы воспряли духом. В республике открывались новые производства: на остров Мурано из Германии привезли мастера, который обучил местных ремесленников новой технологии изготовления зеркал, а на улице Бисса, близ Сан-Бартоломео, обосновалась целая колония шелкоделов из Лукки, которые бежали от раздиравшей город междоусобной вражды. Из Германии приезжало столь много купцов, что к 1318 г. им потребовалось отдельное здание: так появился первый дворец Фондако-деи-Тедеско[155]. Продолжались своим чередом работы по мощению улиц и площадей – надо полагать, к большому огорчению свиней из монастыря Сан-Антонио, которые привыкли беспрепятственно рыться в земле по всему городу. Среди прочего замостили главный проезд от Пьяццы до Сан-Пьетро ди Кастелло. Выкопали 50 новых колодцев, а для хранения дополнительных запасов воды установили огромные цистерны. Привезли еще некоторое количество немецких мастеров для строительства ветряных мельниц. В Венеции впервые появилась городская пожарная служба.

Примерно в это же время был расширен Арсенал – этого потребовали новые технологии кораблестроения. Около 1275 г. появился морской компас, позволивший вычерчивать гораздо более точные карты. Еще через несколько лет появилось другое новшество – корабельный руль. До этого всеми большими судами правили с помощью кормового весла; это было не только чрезвычайно неудобно, но и налагало серьезные ограничения на размеры кораблей – слишком крупное судно оказывалось попросту неуправляемым. Зато руль давал возможность управлять сколь угодно большим судном: достаточно было лишь удлинить румпель и, при необходимости, добавить систему блоков. В результате тут же стали появляться более крупные корабли, которые теперь могли выходить в море зимой и летом. Так мореплавание стало круглогодичным, а профессия моряка – гораздо более выгодной.

В 1320-е годы появилась принципиально новая конструкция корабля, основной причиной чему, вероятно, стало установление торговых связей с Англией и Фландрией. Прежде торговые суда не оснащались веслами: гребцов использовали только на военных кораблях, которым требовалась высокая скорость и маневренность. Но благодаря торговой экспансии в начале XIV в. ситуация изменилась. Отныне торговцы тоже нуждались в скорости, а также в дополнительной защите, поскольку возросла ценность перевозимых грузов. Решением проблемы стала торговая галера. Она была длиннее и шире боевой: уже тогда, на заре своего развития, она вмещала около 150 тонн груза, и, помимо полного комплекта парусов, оснащалась командой из двухсот гребцов. Содержать такую команду, состоявшую, кстати, исключительно из свободных людей[156], было накладно, однако затраты легко окупались экономией времени и практически полной неуязвимостью для пиратов: не многие пиратские корабли могли угнаться за галерой, и даже в случае внезапного нападения всех гребцов можно было быстро вооружить и бросить на защиту судна. Вдобавок благодаря маневренности значительно снижался риск потерпеть крушение у каких-нибудь скалистых берегов.

Но главным достижением Джованни Соранцо – по крайней мере, с точки зрения горожан – было восстановление мирной жизни. После бурных событий предыдущих двадцати лет венецианцы отчаянно нуждались в передышке: требовалось не только восполнить огромные материальные потери, но и прийти в себя после эмоциональных и духовных потрясений, затронувших все области повседневной жизни. Требовалось время, чтобы остудить горячие головы, забыть вражду, приспособиться к изменившимся политическим условиям в Италии и за ее пределами. Соранцо дал своему народу такую передышку. Характерно, что самым волнующим событием за все шестнадцать лет его правления стало рождение трех детенышей у пары львов, подаренных королем Сицилии и живших во Дворце дожей. Говорят, это счастливое событие, случившееся в воскресенье 12 сентября 1316 г., в час заутрени, собрало перед клеткой «чуть ли не всех жителей Венеции и приезжих». Толпа была больше даже той, что за три с половиной месяца до этого удостоилась созерцать необходимые и не менее интересные приготовления к появлению львят. Сам дож расценил это событие как дело государственной важности и оставил о нем официальную запись, заверенную нотариусом.

Другое событие, которое нам сегодня кажется более важным, а именно приезд Данте Алигьери, в 1321 г. посетившего Венецию в качестве посла из Равенны, похоже, совсем не заинтересовало горожан. Том государственного архива за этот год, как ни обидно, считается утраченным, а дошедшие до нас хроники и прочие источники тех времен сообщают не так уж много. Все, что нам известно о посольской миссии Данте, связанной с давним вопросом прав на судоходство по реке По, – что ответ ему дали неопределенный, а когда настало время возвращаться, Венеция отказалась обеспечить ему безопасный проезд по самой удобной дороге. Данте пришлось возвращаться через малярийные болота, где он подхватил лихорадку, от которой и умер.

Но как бы прохладно дож Соранцо ни относился к иностранцам (а Данте, по собственному свидетельству, тоже был от него не в восторге), подданные его любили; и не исключено, что его популярность стала одной из причин, по которым Большой совет принял новое постановление, придавшее дожескому титулу еще больше великолепия. Дожу и членам его свиты повысили жалованье; для правителя республики заказали огромный драгоценный камень, который он в дальнейшем носил по праздникам, и новую, еще более роскошную, чем прежде, государственную барку «Бучинторо». Но исполнительная власть дожа по-прежнему оставалась ограниченной. В 1314 г. овдовевшая дочь Соранцо вернулась из ссылки и тотчас была заточена в монастырь Санта-Мария делле Вирджини в отдаленном уголке Кастелло. По традиции дож наносил ей официальный визит каждый год, но так и не смог уговорить Совет десяти освободить ее, и, когда в 1328 г., в возрасте под девяносто лет, Соранцо умер, она все еще оставалась узницей. Тело дожа, препоясанное мечом и обутое в церемониальные золотые туфли, было возложено для прощания в Зале владык ночи в южной стороне старого дворца, выходящей окнами на Моло, а затем доставлено в собор Сан-Марко, где его ожидала вдова. После отпевания дож упокоился в баптистерии собора, в простом саркофаге с гербом Соранцо, но без имени и эпитафии; его гробница сохранилась до наших дней.

У венецианцев всегда была долгая память. Прошло более пятнадцати лет мира и процветания, прежде чем черные дни папского интердикта забылись, а пятидесятым дожем был избран Франческо Дандоло – тот самый, чье терпение и дипломатическое искусство наконец заставили папу в Авиньоне смилостивиться над Венецией. Рёскин рассказывает, как Дандоло «укрылся (по общепринятому обычаю) под обеденным столом понтифика, а когда тот приступил к трапезе, припал к его ногам, обливаясь слезами, и вымолил отмену этого ужасного приговора». Злые языки утверждали, что свое прозвище Кане (Пёс) Дандоло получил из-за того, что предстал перед его святейшеством в ошейнике с цепью, дабы продемонстрировать смирение; но на самом деле это прозвище носил еще