Во времена стресса идея «пойти на дно» может быть весьма заманчива для него. Это возможность одним махом решить все трудности: оставить безнадежную борьбу за любовь и попытки выполнить противоречивые надо, освободиться от ужаса самообвинений, признав поражение. Что хуже всего, это путь, притягивающий его своей пассивностью. Здесь не требуется активности, как при суицидальных тенденциях, которые иногда проявляются в такие периоды. Он просто опускает руки и позволяет силам саморазрушения одержать верх.

И наконец, погибнуть под натиском жестокого мира для него не что иное, как окончательное торжество. Оно может выражаться в изящной формуле: «сдохнуть на пороге своего мучителя». Но чаще это не демонстративное страдание, намерение которого – навлечь на других стыд и позор и на этой почве утвердить свои требования. Это торжество лежит глубже и, следовательно, более опасно. Оно в основном внутреннее, но также бывает бессознательным. Когда мы раскрываем его во время психоанализа, мы видим прославление слабости и страдания, подкрепленное запутанными полуправдами. Страдание per se кажется пациенту признаком благородства. Что еще остается ранимому человеку в этом подлом мире, кроме как погибнуть! Разве надо бороться за себя, тем самым становясь на одну доску с любой посредственностью? Он лучше умрет с мученическим венцом, но не простит.

Все эти функции невротического страдания отвечают за его упорство и глубину. И все они диктуются жестокой необходимостью структуры личности в целом и могут быть поняты только в этих границах. На языке терапии это будет так: человек не может освободиться от них без радикальных изменений в структуре его характера.

Чтобы понять решение о смирении, важно рассмотреть общую картину: развитие личности во времени в целом и процессы, происходящие в любой данный момент, также в целом. Краткий обзор теории вопроса выявляет, что их неадекватность проистекает в основном от односторонней фокусировки на определенных аспектах. Например, это может быть односторонняя фокусировка либо на внутрипсихических, либо на межличностных факторах. Однако мы не можем понять динамику решения из того или иного аспекта, взятого в отдельности, необходим весь процесс, в котором межличностные конфликты приводят к особой внутрипсихической конфигурации, а она, в свою очередь, зависит от старых стереотипов межличностных отношений и модифицирует их. От этого они становятся еще более компульсивными и деструктивными.

Более того, некоторые из теорий, как, например, теории Фрейда и Меннингера[60], чересчур фокусируются на таких очевидно болезненных феноменах, как «мазохистские» извращения, погруженности в чувство вины или добровольное мученичество. Другие тенденции, более близкие к здоровым, они просто игнорируют. Конечно, потребности завоевывать расположение всех подряд, «виснуть на шее» у других и во что бы то ни стало жить с ними в мире продиктованы слабостью и страхом и, следовательно, неразборчивы, но в них есть зерно здоровых человеческих установок. Нам часто кажется более нормальным смирение этого типа и его способность подчиниться самому себе (даже если это на ложной основе), чем, например, демонстративное высокомерие агрессивно-мстительного типа. Эти качества делают смиренного человека более человечным, чем многих других невротиков. Я не защищаю его; тенденции, о которых сейчас шла речь, как раз те самые, с которых начинается его самоотчуждение и дальнейшее патологическое развитие. Я только хочу сказать, что, не рассматривая их как неотъемлемую часть решения в целом, мы неизбежно придем к ложным интерпретациям всего процесса.

И наконец, некоторые теории фокусируются на невротическом страдании (которое действительно является центральной проблемой), но отрывают его от всего остального. Это неизбежно ведет к преувеличенному акцентированию на стратегических механизмах заболевания. Так, например, Адлер[61] рассматривал страдание как способ привлечь внимание, уйти от прямой ответственности и окольным путем достичь превосходства. Райк[62] подчеркивает, что страдание напоказ – это способ добиться любви и выразить враждебность. Александер, как уже упоминалось, выделяет функцию избавления от чувства вины. Все эти теории основаны на подтвержденных наблюдениях, но тем не менее их поместили не на свое место в целостной структуре, что нежелательным образом приближает картину к популярному убеждению, что смиренный тип просто хочет страдать и счастлив, только когда несчастен.

Увидеть целостную картину важно не только ради теоретического понимания, но и для правильной психоаналитической установки по отношению к таким пациентам. Своими скрытыми требованиями и особого рода невротической нечестностью они могут вызывать возмущение, хотя, вероятно, более других нуждаются в эмпатическом понимании.

Глава 10

Болезненная зависимость

Из трех главных решений внутреннего конфликта в рамках гордыни смирение кажется наименее удовлетворительным. Помимо обычных недостатков невротического решения оно создает большее субъективное ощущение несчастья, чем другие. Подлинное страдание смиренного типа может и не быть более сильным, чем при других видах невроза, но субъективно он чувствует себя несчастным чаще и сильнее, чем другие, из-за множества функций, которые выполняет для него его страдание.

Из-за его потребности в других и завышенных ожиданий от них он оказался в слишком большой зависимости. И хотя любая чрезмерная зависимость болезненна, эта – болезненна особенно, поскольку отношение к людям человека смиренного типа обязательно вызовет у него разногласия с ними. Тем не менее любовь (в широком смысле слова) – единственное, что освещает его жизнь. Любовь, в узком смысле эротической любви, занимает настолько особое и важное место в его жизни, что заслуживает отдельной главы. Здесь невозможно избежать повторений, но это дает нам лучшую возможность четко обозначить определенные главные факторы структуры в целом.

Для этого типа личности эротическая любовь заманчива, как высшее исполнение желаний. Любовь для него словно билет в рай, где кончается любое горе; нет больше ни одиночества, ни чувства потерянности, вины, ничтожности; нет больше ни ответственности за себя, ни войны с грубым миром, в которой он потерпит предсказуемое поражение. Любовь же обещает ему защиту, поддержку, страсть, вдохновение, сочувствие, понимание. Она придаст ему чувство собственной ценности. Она придаст смысл его жизни. Она будет искуплением и спасением. И нечего удивляться, что он поделил людей на «имущих и неимущих», но не по их деньгам или положению в обществе, а по наличию у них супружеских (или эквивалентных супружеским) отношений.

Вероятно, смысл любви для него заключен в тех привилегиях, которые ему дает положение любимого. Те авторы психиатрической литературы, которые описывали любовь зависимых людей, односторонне подчеркивали именно этот аспект, они называли его паразитическим, потребительским или «орально-эротическим». И этот аспект действительно может выступать на передний план. Но для типичного смиренного человека (с преобладающей тенденцией к