Что ж он так надо мной трясётся? Аж подбешивать начинает.

В общем, к маман я смылась, пока Гедеон спал. Ибо разговор у меня к ней был важный и не предназначенный для посторонних ушей.

Моя родительница была не одна. На кухне чинно попивал обеденный чаёк Пётр Иванович Дарас.

Ну, ё-моё! Эх, мама, одних негодяев себе выбираешь! Как же так?

– Здрасьте, – я даже скрывать не стала своего недовольства. – Я пришла, чтобы поговорить с мамой наедине.

– Жупочка, невежливо заявлять такое при госте! – зашипела мама.

– Для тебя же лучше, если мы поговорим о моём отце без посторонних, – предупредила её.

– Ох! – родительница схватилась за сердце.

– Спокойно, мама. С собой я его не привела.

– Погодите-ка! – влез не в своё дело мамин гость. – Дульсенора, ты же говорила, что отец твоей дочери скончался двадцать с лишним лет назад?

– А это мы про крёстного, – не растерялась я. – Вы, уважаемый, не встревайте. И без вас разберёмся.

Господин Дарас был вежливо выпровожен, а маман глядела на меня со смесью страха и подозрительности.

– Не смотри на меня так. Он сам меня нашёл и узнал.

– А ты уверена, что это был твой отец?

– Король Галлии Триас Прекрасный. По-твоему, я могла его спутать с дядей Васей из Угрюмки?

– Ох... – она украдкой стёрла набежавшую слезу и уже менее взволнованно выдала: – Говорила же я тебе не лезть туда, где тебе не место! А ты... С принцем этим повелась!

– Ты же считала его ненастоящим? И почему это мне там не место?

– Заговорила, как я когда-то! – маман возвела руки к потолку. – Вот, сожрут тебя, как пить дать сожрут. Потом только ноги успей унести.

– Подавятся, – уверенно заявила я. – Папаня, кстати, про тебя спрашивал.

– Да? И... И что же?

– Я попросила его не лезть к нам.

– Ты – что?!

– Отец нужен был мне, когда я была мелкая. А теперь-то зачем? Тем более бабник с полным дворцом бастардов от каждой служанки.

– О, господь милостивый...

– Уж к папаше Гова был вполне себе милостив, раз даровал ему такую внешность и чрезвычайную плодовитость. А вот дети – действительно бедные. Вот кому не помешала бы божья милость.

– Как он тебя узнал?

– Ой, мама, тебе лучше не знать...

...о том, как я зашила рот своей единокровной сестрице. Уа-ха-ха!

И Нотеша не будет собой, если не попытается меня убить. Блин. А вот это уже не смешно.

Душевного разговора не вышло. Мама впала в такой раздрай, что ненароком смахнула со стола свою любимую чашку, и та разбилась. А я, слегка неудовлетворённая, отчалила домой.

***

По прибытии меня ожидала записка на пороге дома: «Жупачка! Свет ачей маих! В нас прападает дух авонтуризма! Мы перестали лазать в окна к любимым жэньщинам! Мы перестали делать глупасти!»[1]

Нет, глупости кое-кто точно делать не перестал. И грамматические ошибки тоже. Кровь из глаз очей моих! Инфаркт моего культурологического сердца!

То, что эту ересь писал вовсе не Аристарх, понятно и ежу. И не Ладимир Зарницын. И уж тем более не Гедеон. А кто у нас кроме них заинтересован во мне?

Правильно. Михалохигей.

Безграмотный оборванец, альфонс-неудачник и любитель халявы.

Я бросила бумажульку в печку и забыла о сем послании. А зря.

Всё случилось следующей ночью. Я проснулась оттого, что в моём сне кто-то скрёбся мне в дверь. Фаянсовый друг воспользовался моим пробуждением и призвал меня, и я забыла про скребущегося в мою дверь неведомого гостя из сна, даже не задумавшись, что визитёр вполне себе реальный.

Когда я вернулась в спальню, Ден в кровати был не один.

– Красавица моя... – шептал некто, поглаживая спящего Гедеона по белым волосам. – О, да ты ж голенькая совсем спишь... Сейчас я к тебе...

– Что?.. – сонно возмутился мой мужчина, но, когда до него дошло, что к нему пристраиваюсь сзади не я, взбрыкнул и подскочил к потолку. – Какого?! – в руке у него загорелся пульсар.

Оу! Не знала, что Гедеон так умеет! Я думала, он только лечит.

– Ы-ы-ы! Мужик, я это... домом ошибся... – залепетал узнанный мной Миха, судорожно пытаясь застегнуть штаны. Естественно, у него ничего не вышло, и он прищемил своё ядрёное хозяйство. – Пощади... – попятился назад и, нащупав спасительный подоконник, рыбкой нырнул в окно.

Со второго этажа.

Судя по воплям, он угодил в шиповниковый куст.

– Вот так сходила пописать... – как-то само вырвалось у меня.

– И часто к тебе ползают такие вот... – он мрачно и с вызовом зыркнул на меня.

Ревнует что ли?

– Никогда. Это первый раз.

– Тебя вообще нельзя оставлять одну! – он вскочил с постели и деловито прошёлся по комнате в костюме первого земного мужчины. То есть голым, да.

«Ой, да кому я нужна?» – воскликнула бы я прежняя, но теперь фигушки я так скажу! Ден буквально подарил мне новую жизнь, где я больше не чувствую себя юродивой.

– Я не в ответе за тех, кто ползает в окна по мою душеньку, – заявила ему деловито. – И нечего на меня злиться! Если что-то не устраивает, вон бог – вон порог! – указала пальцем сначала наверх, а затем в сторону двери.

– Жупа! – Гедеон в один потрясающий в прямом смысле прыжок оказался около меня и прижал к себе. – Прогнать меня удумала? Нет уж! Моя! И никого к тебе не подпущу! – в доказательство ночнушку мне бесстыдно задрали до груди, мою тушку опрокинули на постель, а между ног мне вклинился раздраконенный до крайности мужик.

А мы ведь перед сном физкультурой занимались. Эх, ненасытная молодость!

Мне осталось лишь гнуться податливой глиной в его руках и постанывать на разных частотах, в зависимости от темпа ласк. Чаще это, конечно, были вопли, больше похожие на боевой клич амазонок, но очень скоро они перерастали в сладкие всхлипывания и шумное сбитое дыхание.

Эх, долго мне ещё до подтянутой спортивной формы. Вроде марафон на мне отпахал Гедеон, а задыхаюсь я. Ну, вот, что за несправедливость? Кто из нас ещё позавчера лежал трупиком в постели с температурой тридцать семь и два?

– Моя...