По мере ослабления мирового либерального порядка появляются те, кто видит альтернативу либеральной демократии в технократическом авторитаризме китайского толка53. Они считают, что «Вашингтонский консенсус» 1990-х, основанный на принципах свободного рынка, вступил в конкуренцию с «Пекинским консенсусом»54. Как отмечает писатель и эксперт по странам Азии Джошуа Курланцик, китайская модель управления бросает «самый серьезный вызов демократическому капитализму со времен подъема коммунизма и фашизма в 1920-е – начале 1930-х»55.

Но хотя эти угрозы вполне реальны, и в этом отношении тревогу, кажется, бить рано. Вопреки Трампу, система международного права и обеспечения законности устояла. В ООН действуют механизмы контроля за исполнением 22 основных договоров в области прав человека, включая конвенции против геноцида и пыток. По состоянию на 2010 год каждая страна ратифицировала в среднем 11 из них. К 2020-му этот показатель поднялся до 13. За указанный десятилетний период ни одна страна не вышла ни из одного договора ООН в области защиты прав человека56. ООН продолжает усиливать мониторинг за соблюдением их положений. С 2008-го все страны уже дважды отчитались в рамках так называемых «Универсальных периодических обзоров»57. Эти обзоры иногда критикуют за беззубость, но в действительности они дают свои результаты: так, они способствовали отмене смертной казни на Фиджи и обеспечили защиту активистам в Кот-д’Ивуар. С 1992 года бюджет ООН на защиту прав человек увеличился в пять раз58.

В 2005 году произошло знаменательное событие: все члены ООН договорились о том, что на них лежит «обязанность защищать» («responsibility to protect») людей от массовых злодеяний вне зависимости от места их совершения. На основании этого принципа предпринимались различные дипломатические и военные меры. Какие-то из них считаются успешными (усилия по прекращению этнического насилия в Кении после выборов 2007 года), другие – менее успешными (интервенция западных стран в Ливии в 2011-м). В любом случае эта доктрина грозит неприятностями диктаторам, замышляющим массовое насилие. Другой угрозой для них становится все более частое применение национальными судами универсальной юрисдикции – то есть компетенции рассматривать дела о преступлениях безотносительно к месту их совершения. Число таких судебных процессов резко возросло в последнее время. В 2008–2017 гг. в мире было инициировано 815 судебных разбирательств на основании принципа универсальной юрисдикции – по сравнению с 503 в предшествующем десятилетии и 342 еще одно десятилетие назад59. В те же годы появились инновации в сфере персональных санкций – включая замораживание активов и визовые ограничения на въезд – для преследования за границей лиц, ответственных за нарушения прав человека: первым норма

тивным актом в этом роде был «закон Магнитского» в США, вводивший санкции в отношении российских госслужащих, подозреваемых в причастности к смерти в тюрьме юриста Сергея Магнитского. По примеру США аналогичные законы были приняты в Канаде, Великобритании и ЕС. Несмотря на антилиберальные выступления и действия некоторых лидеров-популистов, инфраструктура международной защиты прав человека не «терпит крах», а развивается.

И это не удивительно, потому что защита жертв репрессий – это популярный лозунг. В 2018-м значительное большинство респондентов в разных странах согласились с важностью юридической защиты прав человека: от 58 % в Бельгии до 90 % в Сербии, и даже в Саудовской Аравии – 61 %60. Опросы показывают, что и деятельность ООН пользуется большой поддержкой. В 2020-м значительное большинство респондентов в 14 развитых демократических странах, за исключением Японии, заявили о своем положительном отношении к этой организации. И даже в США после трех лет президентства Трампа деятельность ООН одобряли 62 % респондентов – что на 14 процентных пунктов больше, чем в 2007-м61. Международное сотрудничество тоже популярнее изоляционизма. «Исследовательский центр Пью» (Pew Research Center) задавал людям вопрос о том, должна ли их страна «принимать во внимание интересы других стран, даже если для этого требуется идти на компромисс», или «она должна преследовать свои интересы, даже если другие страны выступают решительно против». В 12 из 14 стран – за исключением Австралии и Японии – большинство выбрало путь компромисса. Наибольшей поддержкой этот вариант ответа пользовался в Великобритании (69 %) и Германии (65 %). Но даже в США отвечавшие – 58 % против 39 % – предпочли сотрудничество краткосрочной выгоде62.

Что касается техно-авторитаризма по пекинскому образцу, то кажется, что даже китайцы верят в него не очень сильно. В 2018-м 90 % китайских респондентов сказали, что наличие демократической политической системы – это «очень» или «скорее» хорошо, что больше среднемирового уровня в 84 %63. И только 41 % сказали, что «очень» или «скорее» хорошая система управления для их страны – это «сильный лидер, не зависящий от парламента или выборов» (по сути это характеристика авторитаризма), а 37 % – «не правительство, а эксперты принимают решения, которые считают лучшими для страны» (фактически, описание технократии). В Китае поддержка этих моделей управления была ниже, чем в среднем по миру64.

Не наблюдается большого энтузиазма по поводу китайского подхода и в других странах. Китай инвестировал сотни миллиардов долларов в инициативу «Один пояс и один путь» и рекламировал национальный бренд через 548 отделений Института Конфуция по всему миру, но не завоевал этим много друзей65. В странах Запада, в Японии и Южной Корее число респондентов с неодобрительным отношением к Китаю увеличилось с 36 % в медианной стране в середине 2000-х до 73 % в 2020-м66. Возможно, усилилось восприятие Китая как соперника. Но даже в Африке, получающей колоссальные объемы китайской помощи и инвестиций, не многих вдохновляет подход Пекина. В 2019–2020 гг. проект «Афробарометр» обратился к респондентам в 18 африканских государствах с вопросом о том, какое другое государство является лучшим образцом развития для их собственной страны. Большинство опрошенных в 14 из 18 стран назвали США. Только в трех странах – Ботсване, Мали и Буркина-Фасо – респонденты отдали предпочтение Китаю67. На вопрос о том, какой иностранный язык стоит учить молодежи, 71 % ответили «английский». И только 2 % – «китайский»68.

Мы не хотим сказать, что в сфере прав человека дела идут прекрасно или что западные лидеры последовательно их защищают. Политические элиты многих стран крепко держатся за циничную версию подхода «реалполитик». После событий 11 сентября 2001 года Вашингтон начал «войну против терроризма», сопровождавшуюся беспрецедентными нарушениями – от пыток водой и «выдачи» подозреваемых (на деле –