Шрифт:
Закладка:
Через черный ход она вышла наружу в неухоженный сад, увидела там огромную цистерну и укрепленный металлическим каркасом курятник, где подозрительно упитанные куры сидели на костях сородичей. Потом прошла к краю обрыва, и ей открылся вид, с которым не сравнился бы ни один другой – ни бескрайние леса и горы с чердачного балкончика, ни панорама Манчестера с обрушенного моста. А стоило взглянуть вниз, и нашелся ответ на вопрос, что вертелся в голове с самого прибытия сюда: как такое возможно?
Нико еще ни разу не видела столько панелей солнечных батарей в одном месте.
Вернувшись в дом и перекусив тремя пакетиками макарон с чили, она устроилась на диване у стеклянной стены и достала из рюкзака красные дневники.
В Доме на Солнечных Скалах был горячий душ, яйца и Майлз Дэвис, зато в Сельском Доме прошло мое детство.
С этим ничто не сравнится.
Поднимаюсь на крыльцо и впервые за восемнадцать лет вхожу в дом.
Не заперто. Прикрыв за собой дверь, я снимаю шлем и ставлю его на пол у подножья лестницы. Прислушиваюсь. В библиотечном камине потрескивают дрова.
Он меня ждет.
Это нечто, запах дома: старое дерево, добрая книга, кроличий мех и бальзам для бороды. (В детстве я думала, что это папа так пахнет, но потом, перебирая запасы в подвале, я наконец поняла, что к чему.)
Столовая, кухня, дровяная печь, прихожая – воспоминания втекают в голову, но совсем не так, как переходящие импринты. Эта память – не из других временных потоков. Она – моя собственная.
Гарриет – а потом и Гарри – выпрашивает объедки.
Мама цитирует Писание.
Папа рассказывает сказки.
На первом этаже пусто, как я и ожидала.
Поднимаюсь по лестнице, перемахивая через две ступеньки за раз, на захламленный чердак, открываю дверь на балкончик – и вижу его. Сидит в углу, у края, и потягивает чаёк, будто я и не уходила.
– Попробуй-ка бурду, что я завариваю последнюю неделю. – Он оборачивается и с улыбкой поднимает на меня взгляд. – Пить невозможно.
Только сейчас я вижу, как сильно он болен.
Нико поражалась тому, как эти легкие и небольшие по размеру дневники способны огорошить своим содержанием.
Ну, во-первых, она стала матерью.
– Опуффендуеть…
Или кем-то вроде матери?
С твердым намерением разобраться, она перелистала первый дневник в начало.
Первых нескольких страниц не было, следующие двадцать были заполнены перечеркнутыми небрежными строчками. Понять удалось не много: какие-то даты, выделенные предупреждения, странные методы выживания и радость по поводу находки дома. Первую чистую запись Нико прочла еще два дня назад – она и привела ее сюда. Тогда будто унялась буря и под синим небом страниц рассеялись тучи.
Итого дневники охватывали восемнадцать лет, начиная с 28 октября 2025 года – дня рождения Нико – и заканчивая 5 ноября 2043 года, днем, когда она прыгнула в водяной круг. Вот только если она верно истолковала записи, то она не первой прошла Будку. В дневниках ее предшественницы назывались Жизнями, и каждая начиналась с того, что она правила надпись на билборде у шоссе, а заканчивалась тем, что в возрасте тридцати шести лет отдавала дневники следующей Нико, которая потом прыгала в водяной круг и…
Перезагрузка. Радуга. Все с самого начала.
– Вот бы Леннон обалдел.
Нико заставила себя проглотить ком в горле и продолжила читать дальше.
Бо́льшая часть записей за эту неделю походила на руководство по пользованию домом, рассказывая, как проще сре́зать повесившегося человека и где его похоронить, и о том, как важно поддерживать в порядке цистерну на десять тысяч галлонов для сбора дождевой воды, как чистить фильтр в чулане и как заботиться о курах, чтобы те не склевали друг друга. Еще говорилось о важности биокостюма, его защитных функциях и расписании Доставок.
Нико не знала, сколько циклов прошла (или прожила Жизней?), но если ориентироваться на примечания к записям, то, наверное, несколько сотен.
Примечания к записям.
Вот где начиналось самое интересное.
Особенно интересным было сегодняшнее. 30 октября. Мероприятия были намечены самые обычные (снять и похоронить мертвеца), но снизу седьмая Жизнь – та, что нашла дом, – оставила предупреждение. Быстро и внимательно просмотрев остальные страницы, Нико пришла к двум выводам: это была пока что самая длинная заметка, и она единственная была подписана в конце.
Первый раз Нико прочла ее вскользь, но сейчас, освоившись во вселенной дневников, готова была прочесть ее так, как того просила седьмая Жизнь: тщательно, открыв глаза и разум. Потом, перечитав ее трижды, Нико подняла взгляд и сквозь стеклянную стену посмотрела на бескрайние леса, на это королевство, что в прямом смысле перешло ей навечно.
– Опуффендуеть.
Почти все время мы проводим в этой комнате, и жизнь в который раз проявляет себя как замкнутый круг: в библиотеке я беру несколько любимых книжек, устраиваюсь в кресле у папиной кровати и вслух читаю избранные отрывки. Из «К востоку от Эдема»: «Ребенок спрашивает: "Какая самая главная тайна на свете?" Взрослый иногда задается вопросом: "Куда идет мир, как он кончится? Да, мы живем, но в чем смысл жизни?"»[35].
Пробуем на вкус «Песнь Соломона» Моррисона: «Она была как третья кружка пива. Не первая, которую пересохшая глотка впитывает чуть ли не со слезной благодарностью…»[36]
Взбираемся на Роковую гору[37], странствуем с Билли Пилигримом[38], а когда вместе с Дамблдором входим в пещеру, полную инферналов, и престарелый директор говорит: «А я и не тревожусь, Гарри… Ты же рядом»[39], папа приподнимает руку на пару сантиметров и говорит: «Я знаю, что он испытывает».
Я благодарна за это время, что мы проводим вместе, но над нашими головами висят огромные часы и непрестанно тикают, и я уже не Гарри, любящий Дамблдора за доброту, я – Гарри, который ненавидит его за скрытность.
– Пап.
– Ты родилась на руках у ангела, – говорит он. – Я видел тебя в ту ночь, когда ты появилась на свет. Видел твое лицо и запомнил его. Пылающие пламенем глаза. Помню… – Он постукивает себя по виску, как бы говоря, что кукушка еще на месте.
