Шрифт:
Закладка:
Все лето мы работали допоздна, а по выходным катались на серфе. Некоторые из нас собирались осенью понырять с аквалангом. Ладно-ладно, иногда я задумывался о скудности родительских возможностей и богатстве своих, и становилось не по себе. Но, говоря начистоту, такова жизнь. Посмотрите на людей в Африке, у них вообще ничего нет. И это никак не поправить. Так какой смысл постоянно убиваться?
Линда то и дело ездила домой повидаться с семьей, но у нее все обстояло иначе. Да и жили ее родители недалеко. Она часто им звонила, рассказывала о разных пустяках. Я так не делал, потому что Боб и Перл от телефонных звонков впадали в панику. Всегда думали, что услышат дурные вести, переживали и просили поберечь деньги, даже когда я звонил с работы. И я правда собирался купить родителям билет на какое-нибудь шоу, может, на мюзикл – на их вкус – и снять на ночь номер в гостинице. Но, как я уже говорил, случая все не подворачивалось.
А потом как гром среди ясного неба раздался звонок от Эми. Сестра сообщила, что мы должны были устроить какой-то дурацкий праздник в честь серебряной свадьбы родителей. Так вот что тетя Дервла подразумевала, когда сказала Линде, что они увидятся поближе к серебряной. Речь шла совсем не о закусочной, а о двадцать пятой годовщине их свадьбы, чтоб она провалилась.
– Черт! – несколько раз выругался я, и Эми была со мной полностью солидарна.
– Если бы они только сказали, – повторяла она снова и снова. – Но они никогда ничего не говорят и ждут, что мы сами проявим инициативу.
Мне на секунду вспомнились большие поздравительные открытки, которые каждый год приходят из дома, – с вложенными внутрь льняным носовым платком, закладкой или еще какой-нибудь чепухой. Но родители, понятное дело, всегда помнят дни рождения своих детей. Когда у меня появятся дети, когда у нас с Линдой родятся сын и дочь, мы тоже будем помнить их дни рождения. Хотя, должен сказать, Линда и так вечно строчит поздравления на всякие годовщины и дни рождения родственников. Но девушки вообще другие.
Как раз поэтому меня и взяла такая досада на Эми: это она должна была помнить о гребаной серебряной годовщине! Но я сказал, что надо попробовать спасти ситуацию, придумать родителям что-нибудь в Лондоне, устроить ужин с шампанским, заказать лимузин. Выяснилось, что это не вариант. Эми уедет. Они с Тимом собрались на выходные в Париж, и отменить путешествие было просто невозможно. Эми порой ведет себя так эгоистично. И неразумно. Крайне неразумно.
Потом начался еще какой-то психотреп о том, что надо устроить большой праздник на мамину жемчужную свадьбу, поскольку ее зовут Перл, и все такое. Жемчужная свадьба – это, получается, тридцатилетие совместной жизни.
Бог его знает, что с нами тогда станется. Мы с Линдой поженимся – в этом я уверен, а Тим поменяет мою сестру на версию помоложе – в этом я тоже не сомневаюсь.
В итоге я предложил отправить каждому из родителей по букету на адрес ужасной тети Дервлы и сказал, что, может быть, вдвоем в Блэкпуле им понравится даже больше, а на жемчужную свадьбу мы обязательно устроим что-нибудь грандиозное, хотя ни Эми, ни я сам не очень-то в это поверили.
Обо всем случившемся я в тот же вечер рассказал Линде. Она молча выслушала, а потом посмотрела на меня, словно увидела впервые.
Мне этот взгляд очень не понравился. Можно было подумать, у меня на лбу высветилась какая-то надпись.
– Что такое? – спросил я с тревогой.
– Ничего, все в порядке, – откликнулась она. – Продолжай, расскажи еще что-нибудь о родителях.
Тогда я сказал, что моя мать с отцом, что называется, «соль земли», – да она и сама это знает, они уже встречались. Но для счастья им нужно слишком мало. И, придавая чересчур большое значение мелочам, они выглядят жалко. И маме важно не упасть в грязь лицом перед, кто бы мог подумать, своей двоюродной сестрой, кошмарной теткой, у которой ни изящества, ни стиля, ни воспитания. И родители испытывают священный ужас перед тетей Дервлой, старшей сестрой отца, которая обожает командовать и считает, что знает все на свете, хотя всего два раза в жизни выбиралась южнее Уотфорда.
Они совершенно довольны своим маленьким домишком и даже не думают подыскать более достойное жилье. Время идет, люди движутся вперед, а они как будто этого не понимают. Если бы все в мире были такими, как мои родители, мы бы до сих пор жили в пещерах.
Лицо Линды ничего не выражало. Обычно она не сдерживала эмоций, соглашалась или спорила. Но сейчас сидела безучастно. Знаете, как это бывает, когда говоришь, просто чтобы заполнить тишину? Вот и я рассказал о том, что родители считали жареную курицу с картофелем фри настоящим лакомством, а на Рождество развешивали по всему дому гирлянды из цветной бумаги, и мы без конца их задевали.
И поскольку Линда продолжала молчать, я рассказал, как мама брала дополнительные смены, чтобы купить нам новые велосипеды, а ужасная тетя Дервла приходила и угощала нас молоком с печеньем. На моих глазах Линда медленно спустила ноги с дивана и сунула их в туфли, что показалось мне странным, поскольку квартира была в нашем полном распоряжении, а уходить ей время еще не пришло.
А потом она сказала, что ей пора.
– Ты не можешь сейчас уйти! – растерялся я. – А как же цесарка, которую я купил к ужину, с бутылкой очень неплохого кларета?
А Линда ни с того ни с сего спросила, готовил ли я когда-нибудь цесарку для отца с матерью. Я объяснил, что в их кухне невозможно готовить, и потом, они привыкли к такой ужасной пище, что от цесарки получили бы несварение желудка. На ее лице появилось незнакомое выражение, и я глупо спросил:
– Что не так, Линда? В чем дело?
Перед тем как уйти, она с очень грустным видом легко коснулась моей руки:
– А ты, Добряк Джон, и правда не понимаешь?
И ушла.
А я не понимал и до сих пор не понимаю.
В этом, похоже, и кроется самая большая сложность в общении – другого человека никогда не получится понять до конца, как думаете?
